Так было суждено

— Пожалуйста, дослушай. Просто дослушай, — так и не повернув головы обратно, твердо, но вместе с тем и просяще произнесла Ира. — Пожалуйста…

— Конечно, — мягко отозвалась Марина.

— Я не прошу для себя ничего. Я не требую ни от кого ничего. Я просто хочу, чтобы она была счастлива. Но это такое колючее и раздирающее желание… Неужели даже от желаний бывает больно? Причем настолько, что кажется, желание реально и осязаемо. Скажи, что это грызет изнутри? Я ведь… Я ведь…

— Тш-ш… — тихо произнесла Марина и теперь позволила рукам притянуть девушку к себе.

Ира не сопротивлялась — скорее, просто доверилась рукам светловолосой. Так они и стояли несколько минут, овеваемые пронизывающим ветром и воспоминаниями о чувствах.

Голубоглазая не плакала. Ни один кристаллик слез не скатился по щеке Иры, не проложил мокрую дорожку последующим слезам. Глаза были сухие, красные и полные боли. Только сейчас, только в эти минуты Ира позволила себе не скрывать того, что было схоронено за выстроенными много времени назад стенками. И Марина прекрасно это понимала. Понимала, как никто другой. Объятия говорят больше, чем слова сожаления, жалости или сочувствия. Тишину нарушало лишь размеренное дыхание, загробный гул ветра и далекий шум прибоя.

— Слышишь? — тихо спросила голубоглазая.

— М? — отозвалась Марина.

— Рядом с нами проходят мгновения. Забавная вещь, которую придумали люди. Одни считают, что время лечит, другие — что учит. Я же вообще не верю во время. Есть только миг. Все, что было до и будет после… Они далеки, хотя находятся рядом. Прошлое уже было. Оно потому и прошлое, что прошло. И больше не вернется. А будущее никогда не наступит. Оно закрыто.

— И зачем я тебе, если ты сама себя реабилитируешь? — произнесла задумчиво Марина и не смогла сдержать улыбки.

— Привыкла все сама, — виновато произнесла девушка. — Прости… Спасибо тебе большое, что выслушала. И прости за то, что тебе пришлось слушать весь мой сопливый бред. Надеюсь, ты не сердишься и все еще согласна приготовить все бумаги.

— Ну, даже не знаю, — притворно протянула Марина.

— Ну…

— И не извиняйся, ладно? В конце концов, нельзя же все вечно держать в себе, делать все самой и…

— Дорогие дамы, думаю, мне придется прервать сейчас ваши душещипательные и трогательные разговоры ни о чем, — раздался рядом злостный голос.

Марина и Ира тотчас же повернулись и увидела, кого же принесла нелегкая. Да, это был Виталик. Наскоро накинутый пиджак дрожаще трепетал на ветру и бил мужчину по заднице, однако Виталик не обращал на это ровным счетом никакого внимания. Глаза мужчины метали молнии, смертоносные разряды и не менее смертоносных попугайчиков. Марину эта картина не очень впечатлила, так что, только хмыкнув, она сложила на груди руки и недовольно посмотрела на мужчину. Ира непонимающим взглядом воззрилась на преподавателя, силясь понять, что он ночью забыл на улице и что он хочет от девушек.

— Ирина, Вы не могли бы оставить нас наедине? — не отрывая глаз от светловолосой, сквозь зубы процедил Виталик. — Пожалуйста.

— Вы думаете, я оставлю Вас, мужчину, ночью наедине с беззащитной, — когда Ира произносила это, Марина не удержалась и хмыкнула, — девушкой? Какого же Вы отвратительного обо мне мнения, однако, — сухо закончила голубоглазая.

— Ир, все хорошо, можешь идти.

— Но Марина…

— Ир, правда, — девушка повернулась к голубоглазой и мягко улыбнулась.

Ира недоверчиво взглянула на преподавателя, затем перевела взгляд на Марину. Бросать светловолосую на произвол судьбы девушка не хотела, поэтому, вздохнув, строго посмотрела на учителя и твердым голосом произнесла:

— Я Вам не верю.

— Какая жалость, — в голосе Виталика так и слышалось сожаление, приправленное щепоткой смертельной обиды.

— Марина, я жду тебя возле входа в общежитие. Десять минут.

— Хорошо, Ир.

Последний раз недоверчиво посмотрев на мужчину, Ира не спеша двинулась в сторону общежития. Виталик смотрел девушке вслед и ждал, пока можно будет начать говорить. Когда голубоглазая отошла уже на почтительное расстояние — девушку просто захрумкал мрак, поэтому даже ее силуэта было не видать, — Виталик решительно повернулся к Марине и теперь уже сам скрестил на груди руки, а затем голосом, сдерживающим злость и негодование, спокойно, словно сдерживая себя, произнес:

— По-моему, мы договорились. Так? Я не трогаю Юлю, а вы, в свою очередь, милые дамы, не сдаете меня, потому что — боже, как это удивительно! — я не хочу попасть за решетку. Тогда, позвольте спросить, дорогая… как там Вас? Маруся? Мариша? — мужчина закатывал глаза, словно показывая этим, что он не в восторге от себя потому, что не может вспомнить имя, а потом, хлопнув себя по лбу — хлопок был такой, что светловолосой на миг показалось, мужчина себе мозг через затылок вышибет, — произнес возрастающем голосом: — Ах, да! Марина!.. Так вот… какого черта? М? Почему ко мне в кабинет вламывается какая-то особа, кидает вот этот сверток, — мужчина достал из кармана пиджака какую-то ересь и потряс ей перед носом не моргнувшей Марины, — и говорит что-то про Юлю, про шантаж и про тюрьму?!