Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии

И здесь идет посадка. Парень в военной форме, с черной повязкой на глазу, подсаживает на ступеньку девочку лет семи-восьми с большими, задумчивыми, серьезными до мрачности глазами.

Подходит человек с погонами майора и туго набитым корреспондентским планшетом, в руке у него цинковое ведро. Левая рука на перевязи. В человеке, хоть он и молод, без труда можно узнать корреспондента Сергеева. Он опускает ведро на землю и помогает забраться в вагон молодой беременной женщине, жене погибшего бригврача. Следом за ней поднимается ее подруга, черненькая девушка, похожая на галчонка.

Подходят трое одинаково одетых мужчин: на всех шинели, поверх дождевики, ушанки, через плечо полевые сумки. Один из них, самый молодой, опирается на палочку.

– Ого! – весело приветствует их Сергеев. – Весь цвет обкома! Куда путь держим?

– На места! – отвечает пожилой инструктор Сердюков. – Это что – боевой трофей? – щелкает он пальцем по цинковому ведру.

– Там миноги, – поясняет корреспондент.

Инструкторы дружно смеются.

– Трогательное единодушие, – замечает маленький, полный инструктор Афанасьев.

Слышится сильный паровозный гудок. Бойцы задраивают дверцы теплушек, набитых пленными.

– Прошу садиться в спальный вагон прямого сообщения с тем светом! – басит Сердюков, и его товарищи поочередно забираются в вагон.

Лязгают буфера, содрогается всем своим дряхлым телом вагончик. И тут, запыхавшись, подбегает полная, немолодая, со свежим, розовым лицом женщина. Она швыряет свои узлы в вагон.

– Скорей, мамаша! – кричит Сердюков и помогает женщине взобраться на площадку.

– Спасибо, милок! – добродушно улыбается женщина – Все ж ки успела!.. – Она высовывается наружу, на ее полном, добром лице выражение боли и нежности. – Прощай, мой город, – шепчет она, – прощай Волга!..

…Медленно ползет длинный эшелон по голой, выжженной, вытоптанной, изжеванной снарядами и бомбами сталинградской земле.

Внутри маленького вагончика, где едут наши герои, залаживается своя дорожная жизнь. В средней части вагончика сняты скамейки, здесь установлена печурка с трубой, выходящей в крышу вагона.

Одноглазый парень «оккупировал» две скамейки, ближайшие к печке. На одной он уложил девочку, на другой готов растянуться сам, но ему мешает черненькая девушка.

– Эй, боец! – говорит она свободным, независимым тоном.

– Освобождай койку!

– Еще чего! У меня тут ребенок!

– А у меня?.. – черненькая показывает глазами на временную подругу. – Хуже всякого ребенка.

Одноглазый парень послушно освобождает койку. И тут же испуганно вскакивает девочка.

– Ты куда?..

– Да никуда! Что ты, глупенькая? Я же с тобой, – с нежностью, странной для его мужественного облика, смуглого, заветренного лица и преречеркнутого повязкой глаза, отвечает боец и пристраивается на лавке рядом с девочкой.

Черненькая смотрит на него с удивлением.

– Сестренка? – спрашивает она.

– Дочка, – твердо глядя ей в глаза, отвечает боец.

Появляется с ворохом сена полная, добродушная женщина, едва не опоздавшая на поезд.

– Хоть на полу, да все к теплу поближе, – весело говорит она, сваливая ворох сена возле печурки.

– Что ж вы, тетя наша, – замечает одноглазый.

– Это как же тебя, милок, понять?

– А так, что вы всю оборону под самым жутким огнем обитались, а тут…

Другие пассажиры прислушиваются к их разговору.

– Правда твоя! – радостно говорит женщина. – Только тебе-то откуда известно?

– Да вы же нас козьим молоком поили! Вас тетя Паша звать. Вы в землянке за литейной проживали.

– Верно! Ты, стало быть, с четвертой минометной. То-то и мне твоя личность будто приметная.

– Откуда же молоко бралось? – с профессиональной заинтересованностью спрашивает корреспондент Сергеев. Он раскуривал самокрутку от печи.

– У тети Паши там коза была, – с улыбкой говорит одноглазый. – Потому, верно, и не ушла, что козьим молоком нас поддерживала.

– Да будет тебе! – отмахнулась тетя Паша. – Какое с козы молоко!..

– И все это под огнем?!. Непонятно.

– И мне, милый, непонятно, – отвечает тетя Паша, – а было…

– А куда девалась кормилица-то наша?

– Убило ее осколком.

Парень словно ищет козу в вагоне.

– Нет я уж теперь до конца посевной не вернусь, – видимо, отвечая кому-то из товарищей, говорит инструктор Афанасьев.

– Как это спокойно мы сейчас говорим «до конца посевной», – обращается к Афанасьеву корреспондент. – А еще десять дней назад ну кто об этом мог думать?

– «Поле великой битвы вновь становится пахотой» – вот вам название для очередной статьи, – скрывая под шутливостью иное, серьезное чувство, говорит Афанасьев. – Как вам нравится заголовок?

– Что же, неплохое название! – улыбается корреспондент.

– Хорошо с вами, – замечает Сердюков, – а мне пора сходить. – Он встает и застегивает плащ.

– Счастливого пути! – отзывается Сердюков и идет к выходу.

– Тут вроде нет остановки, – говорит корреспондент.

– Иван Иванович, погодите!..

– Нельзя, брат, – оборачивается Сердюков. – Люди ждут, КАДРЫ!.. – подчеркивает он последнее слово.

Трое его товарищей подымаются и следом за ним выходят в тамбур.