Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии

– Зачем пугать? – говорит Калоев почти весело. – Мы тебя немножко воспитаем. Ты не понимаешь морально-политического смысла этого мероприятия. В одном колхозе тридцать человек поступают в институт!

– Но позвольте: разве у ребят настоящая подготовка?! Ведь большинство и в институт не поступят, а назад не вернется, а если вернется, так с щербинкой в душе…

– Хватит, мы не на базаре! – жестко прервал Калоев. – Ступай приведи себя в порядок, скоро начинать…

Трубников и Кочетков ведут тихий разговор в кухне.

– Поверишь, мне стало страшно… – Трубников чуть поморщился. – Это не фанатик, не жестокий, хоть и честный, дурак – мы с тобой знали и таких, – не демагог, а прямой, почти открытый враг всего, ради чего мы живем.

– И все-таки, если ты сейчас уступишь, считай, тебя уже нет, – твердо говорит Кочетков.

Ярко освещенный подъезд колхозного клуба. Доносятся звуки штраусовского вальса. В дверях толпится пожилой народ, глядя на танцующую молодежь.

Кружатся с нарядными кавалерами и друг с дружкой девушки, иные еще в школьной форме, иные в праздничных, взрослых платьях.

Стрекочут кинокамеры. Сиренево клубятся лучи юпитеров, щелкают фотоаппараты. Потные корреспонденты задыхаются от обилия материала.

Танцуют в фойе и большом зале, до половины освобожденном от кресел. Оркестр помещается в глубине сцены.

Отечески поглядывает на веселую кутерьму представитель обкома партии Георгий Калоев. Инструктор ни на шаг не отходит от него.

Оркестр заиграл красивую и грустную мелодию.

Калоев подходит к нетанцующей молодежи и по-дирижерски вскидывает руки.

– Ну, хором… «Меж высоких хлебов…».

Ребята нестройно запевают.

– Веселей! – кричит Калоев. – «Горе-горькое по свету шлялося…».

Поют ребята.

Калоев дирижирует хором Песня явно не получается. Певцы все больше и больше скисают и наконец умолкают совсем.

Оркестр, чтобы исправить положение, играет бурную плясовую.

На круг вышли всего две-три пары.

Большая группа молодежи – будущие студенты – столпилась в углу и о чем-то взволнованно переговаривается.

– Товарищи, на круг! – кричит парень с красным бантом на рукаве, словно свадебный шафер.

Никто не откликается на призыв.

Калоев недовольно хмурит брови.

Парень с бантом бросается к «студентам», подхватывает Нюру Озеркову и начинает с ней отплясывать. Они не находят подражателей, да и сама Нюра, освободившись от кавалера, возвращается к товарищам.

– Маркин! – окликает Калоев парня с бантом.

Тот подходит.

– Что смолкнул веселья глас? – шутливо, но с опасной ноткой спрашивает Калоев.

– Да беспокоятся они, что Трубникова нет, – смущенно говорит секретарь райкома комсомола Маркин.

Калоев надменно вскинул бровь.

– А представителя обкома партии им мало?

– Боятся – вдруг он справок не даст, а без справки никуда не сунешься.

– Передай им – справки будут! – покраснел Калоев. – Это я, Калоев, говорю!

– Да ведь они такие… – мучительно мнется секретарь. – Для них Трубников – закон… А он не пришел…

– Ну так он придет!

Щеголеватые сапоги шагают по влажной после недавнего дождя земле, наступают в плоскую лужу, давя в ней отражение месяца, подымаются по ступенькам крыльца.

Трубниковская собака, такая злая в недалеком прошлом, подняла голову, раздумывая – вылезать ей из-под крыльца или нет, и, лениво зевнув, закрыла глаза.

Трубников сидел в носках на постели и читал какой-то журнал. Он, конечно, слышал, что кто-то вошел, но поднял голову, лишь когда Надежда Петровна окликнула его.

– Егор, к тебе пришли!

– Добрый вечер… Моя хозяйка, – представляет Трубников Надежду Петровну.

Та шагнула было к Калоеву, протянув дощечкой руку, но тот будто не заметил ее, и рука женщины опустилась.

– О твоем аморальном разложении мы поговорим в другом месте! – с яростью бросает Калоев Трубникову. – А сейчас кончай волынку, гражданин председатель!

– Я вроде еще не заключенный. – Далекая усмешка тронула сухие губы Трубникова.

– Это я от многих слышал, – почти устало сказал Калоев. – В общем, ты сейчас придешь, скажешь ребятам напутственное слово, а потом катись на все четыре стороны. У тебя в распоряжении десять минут.

Проходя мимо освещенной изнутри боковушки Кочеткова, Калоев вдруг свернул к ней и резко отдернул занавеску. Сидящий на койке Кочетков поднялся.

Несколько секунд Калоев молча сверлит его взглядом, задергивает занавеску и выходит.

– Давай ордена, мать! – сказал Трубников Надежде Петровне. – Сегодня надо быть во всем параде!

Меж тем «веселия глас» окончательно замолк в клубе. Даже оркестрантам надоело играть впустую, и они с унылым видом выливают слюни из труб.

Ребята шушукаются по углам.

Вдоль стены прохаживается Калоев и инструктор. Калоев нервно поглядывает на часы.

– Совсем разложился… Удельный князь, многоженец!.. Как такого партия терпит?!

Но вот будто ветром разнеслось по клубу: «Трубников! Трубников!» – и весь народ хлынул в зал.

Калоев удовлетворенно улыбнулся – председатель был точен.

Вместе с инструктором по культуре Маркиным и другими официальными лицами Калоев занимает место на сцене, имея за спиной оркестр.

Грохнули аплодисменты, вновь задымились лучи юпитеров, застрекотали кинокамеры. Оркестр сдуру заиграл туш.