Так называемая личная жизнь

- Ваша воля была не разрешить, товарищ генерал, - сказал Лопатин, уже давно в таких случаях взявший за правило не давать наступать себе на ногу. А что мне положено или не положено как корреспонденту "Красной звезды", я знаю сам.

- Эх, поставил бы я вас сейчас по стойке "смирно".

- Стать? - спросил Лопатин.

- Не дождешься, не поставлю, а то еще напишешь потом!

- В корреспонденции не напишу. Если только в дневник, на память о встрече с вами.

- А дневников в действующей армии вести не положено. Это вам известно? - усмехнулся командир корпуса.

- Это вам, товарищ генерал, не положено, а мне положено. Какой же я без этого действующий? Без этого я - бездействующий.

- Хрен его знает, как с вашим братом разговаривать. Благодарность вам, что ли, объявлять, что целы остались?

- А много еще потерь, кроме тех, что у нас? - спросил Лопатин.

- Еще были, - хмуро сказал командир корпуса. - За весь рейд до этого три машины потеряли, а при выходе - девять, не считая бронетранспортеров. Как на разведку плюнем, обнаглеем, так немец - хрясь! - и мордой об стол! Учит нас, учит - никак не научит. Ну? - повернулся он к подошедшему адъютанту, которого отсылал с каким-то поручением.

- Готово, - сказал адъютант.

- Плащ-палатку достал?

- Лежит в машине.

- В плащ-палатку вас обрядим на дорогу, - окинув взглядом Лопатина, сказал командир корпуса, - чтобы там, в штабе армии, кого-нибудь не напугали. Мы-то тут люди привычные "Виллис" ваш искать пока некогда, но к вечеру найдем. А вас на своем доставим. И в медсанбат завезем. Пусть осмотрят. А перед дорогой позавтракаем. Знаю, что голодны, но сам со вчерашнего утра не ел. На рубеж вышли, приказ выполнили, но моменты были хреновые, вроде вашего.

* * *

Заехав по дороге в медсанбат, где ему смазали йодом синяки и ссадины на спине, Лопатин через два с половиной часа был уже в штабе армии. Ефимов отсутствовал, адъютанта тоже не было - уехал с ним в войска, но сидевший у телефона дежурный офицер сказал, что командующий приказал Лопатину по прибытии безотлучно находиться здесь.

Услышав слово "здесь", Лопатин огляделся и присел на стул, но дежурный вызвал знакомого Лопатину еще по Кавказу ефимовского ординарца, и тот повел его на задний двор хуторского дома, где жил командующий, и пристроил на свою койку.

- Может, сводить вас в санчасть, товарищ майор, пока командующего нет? А то, как вернется, сразу вызовет.

- Неохота, я уже был в санбате.

- Тогда - в баню. Сегодня баню топят.

- Хорошо бы, - сказал Лопатин, но встать с койки оказался уже не в силах, поднял голову с сенника, уронил ее обратно и заснул непробудным сном.

К тому времени, когда Ефимов вечером вернулся из войск, Лопатин успел и поспать, и поесть, и вымыться, и переодеться. Командир танкового корпуса, спасибо ему, сдержал слово - ближе к вечеру прислал редакционный "виллис", и Василий Иванович одолжил Лопатину не только чистую рубаху и подштанники, но и свои запасные брюки и гимнастерку. Нашелся и подворотничок. Правда, у Василия Ивановича воротник был номера на два больше, и гимнастерка болталась на шее у Лопатина, как хомут. Сначала думали достать новые полевые погоны, но не достали, пришлось нацепить старые. А орденские ленточки были так неотмываемо измазаны кровью, что прикреплять их к другой гимнастерке нечего было и думать.

Когда Лопатин переоделся, Василий Иванович забрал грязное белье и обмундирование и сказал, что сам сходит и простирает, - тут, он видел, за леском речка есть.

- Спасибо!

- А чего ж, - сказал Василий Иванович, - если к командующему позовут не с речки ж вас звать? Когда отсюда поедем?

- Думаю, раньше утра не поедем, - сказал Лопатин.

О чем пойдет разговор с Ефимовым, он плохо себе представлял, но, куда б ни спешить отсюда - в штаб фронта или в Москву, - все равно умней выезжать на рассвете, чем глядя на ночь.

Василий Иванович отправился стирать, а Ефимов все не возвращался. А когда наконец вернулся, к нему сразу же надолго зашел начальник штаба.

Лопатина позвали через час, когда начальник штаба ушел. Обычно в это время, когда оперсводка бывала уже отправлена, а вечернее итоговое донесение еще готовилось, Ефимов, как он любил выражаться, устраивал себе антракт: полчаса-час отдыхал и думал за крепким чаем один или звал к себе и поил чаем кого-нибудь, кого хотел видеть; в былые времена, на Северном Кавказе, несколько раз звал и Лопатина.

Проборку Ефимов начал не сразу. Сначала, поднявшись из-за стола, поздоровался за руку, пригласил сесть и, позвав ординарца, велел принести два стакана чая. Пока ординарец ходил за чаем, надел пенсне и, иронически обозрев Лопатина, спросил:

- Помнится, видел на вас ордена и медали, к одному сам представлял. Что, лишили вас их, что ли? Или считаете излишним носить? И без того известны?

- Ах вон оно что, - в ответ на объяснения Лопатина про измазанные кровью ленточки сказал Ефимов своим отрывистым, немножко гнусавым голосом, чаще, чем обычно, подергивая контуженной головой. - А я было подумал лишили. Хорошо еще, что головы вас не лишили. А вполне могли лишить!