Так называемая личная жизнь

- Ну, была! - отозвался председатель.

- Или тот же водопровод... Я вот, например, - застрянь здесь в положении этого инженера, не знаю, как бы поступил, честно вам говорю!

- А я, думаете, все знаю? - вздохнув, сказал председатель. - Я ведь тоже не чурка, заметил, как вы на меня смотрели, когда я говорил, что потом разберемся... А как иначе? у меня есть указание выявить всех до одного пособников фашистских оккупантов, и я его выполню, будьте покойны, у меня совесть есть! Жрать не буду, спать не буду, а выполню.

- Это я понимаю, - сказал Лопатин, - но кого считать пособником? Вот вопрос, в котором надо разобраться!

- Вот видите, как до дела дошло, и вы сразу на мой язык перешли - надо разобраться! А когда разбираться - сейчас или потом? - И Лопатин почувствовал, как председатель в темноте усмехнулся.

- Не знаю, - помолчав, сказал Лопатин, - знаю одно: не хочется, чтобы к радости примешивался испуг! За эти дни я много где был; и у людей, которые встречают войска, в глазах радость, а от вас уже несколько человек вышло с испугом в глазах...

- А у некоторых и должен быть испуг в глазах, - жестко сказал председатель.

- У некоторых, да! - так же жестко, нажав на слово "у некоторых", ответил Лопатин.

- Вот и напишите в свою газету то, что вы мне говорите, - сердито сказал председатель.

- И напишу, - принимая вызов, ответил Лопатин.

Несколько минут оба лежали молча, устав спорить и не в состоянии заснуть. Потом председатель заворочался, вздохнул и сказал:

- Вот вы ко мне пристали с этой женщиной... А теперь я вас спрошу: как, по-вашему, бывают или не бывают неразрешимые противоречия?

- По-моему, бывают.

- А как вы их разрешаете?

- То есть как?

- А вот так - оно неразрешимое, а вы обязаны его разрешить. Как тогда?

Лопатин не знал - как тогда? Так и не ответив на этот вопрос, он долго лежал в темноте с открытыми глазами, вспоминая то эту навзрыд плачущую женщину из карточного бюро, то Арабатскую Стрелку и ту, другую женщину, черную и тихую, с ее бесстыдно простыми словами про обещанные немцами деньги.

Да, конечно, когда все это, и черное и белое, вот так очевидно, как ему преподнесла судьба, очевидно как на ладони - тогда проще. А если не так очевидно? А если не как на ладони, а как в двух зажатых кулаках и неизвестно, что из какого вытащишь. И все-таки, все-таки...

Он заснул с этим упрямым "все-таки" в душе и так и привез его с собой в Москву.

За всю поездку в Одоев война не напомнила ему о себе ни единым выстрелом, ни малейшей опасностью, но от этого было не легче, а трудней. Пройдя сквозь опасность, легче потом стоять на своем. На этот раз опасностей за плечами не было. Если были - то впереди.

Не заходи к редактору, чтобы тот не сбил его, Лопатин заперся и к вечеру написал очерк "В освобожденном городе". Он постарался, хотя бы мягко, провести свою вчерашнюю мысль о радости и испуге, испуге напрасном, потому что после восстановления нормальной жизни в каждом освобожденном городе мы сумеем быстро и правильно сделать различие между действительными пособниками фашистов и людьми, которые вынуждены были оставаться на своей работе в интересах населения. Злясь на себя, Лопатин по нескольку раз исправлял и смягчал каждую, казавшуюся ему мало-мальски резкой, формулировку, он боялся, что любая из них может поставить под угрозу весь очерк.

- Уже знаю, что ты вернулся, - сказал редактор, когда Лопатин с очерком в руках вошел в его кабинет, - но приказал тебя не отрывать. Есть одна важная новость для тебя, но давай сначала прочтем.

Фразу насчет новости Лопатин пропустил мимо ушей - наверное, еще какая-нибудь поездка, которую редактор считает особенно интересной, - и, став у него за плечом, стал следить, как тот читает очерк.

Редактор поставил сначала одну птичку, потом вторую, потом третью, жирную, - против слова "испуг". Поставил, повернулся к Лопатину, словно желая спросить его: что же это такое? Но раздумал и уже быстро, не ставя никаких птичек, дочитал очерк до конца.

- Хорошенькая теория, - сказал он, бросив на стол очерк и быстро зашагав по комнате. - Большой подарок немцам сделал бы, напечатав твое творение...

- Почему подарок?

- Почему? - переспросил редактор, останавливаясь перед Лопатиным и закладывая большие пальцы за ремень. - Ну давай кого-нибудь еще позовем, пусть почитают, может, у меня ум за разум зашел... - Он уже подошел к столу, чтобы нажать кнопку звонка, но передумал. - Нет уж - пожалею тебя, забирай! - сказал он, складывая очерк вчетверо и протягивая Лопатину. - И выбрось это из головы, и вообще выбрось... Все равно в собрание сочинений не войдет...

- А все-таки почему? - не беря очерка, упрямо спросил Лопатин.

- А потому, - сказал редактор, - что немцы возьмут твой очерк и перепечатают во всех своих вонючих оккупационных листках, мол, не бойтесь, дорогие оккупированные граждане, милости просим, служите у нас, даже если потом опять попадете в руки Советской власти, все равно ничего вам за это не будет...