Так произошло

На эти слова у Джонатана не было простого ответа. Сам факт ответа на эти слова сделал бы главное — подтвердил бы, что он считал подобное действие предательством.

Как мы дошли до этого?

В какой момент «все ради будущего» переставало быть возможным оправданием? Когда именно жертвы переставали быть «необходимыми» — в какой именно момент из жесткого, но решительного лидера, сражающегося за добро, свет и все прекрасное в этом мире человек становился тираном, предателем, проблемой больше, чем он решал в прошлом?

Хочешь узнать, Джонатан? Это не так уж сложно проверить…

Гира Белладонна был знакомым Джонатана вот уже… Двенадцать лет? Именно так. Можно ли их было назвать близкими друзьями? Конечно же нет — в высшей политике твои «коллеги» из других государств не могли быть твоими друзьями по определению — просто потому, что такова была ситуация. В политике нет друзей.

Но за исключением этого, пожалуй, Джонатан и Гира были самым близким к тому, что можно было назвать «друзьями» в их текущих ситуациях. Джонатан посещал Дни Рождения Гиры и Гира отвечал взаимностью — дети двух правителей неплохо общались между собой и оба даже останавливались друг у друга на отдыхе — как бы редок тот ни был в их позиции. Иными словами — они были именно теми, кого иная публика могла назвать «друзьями». Возможно, не будь они так глубоко связаны цепями своей позиции, не будь они вовлечены так сильно в политические дрязги — они бы и были друзьями. Возможно даже, что будь их ситуация чуть иной — для того, чтобы быть друзьями им не потребовалось бы делать ничего больше — они бы делали все тоже самое и были бы друзьями…

Но мы не друзья, а значит пожертвовать Гирой нельзя считать предательством друга.

Джонатан перевел взгляд с стопки документов на небольшие, установленные на его столе часы, отсчитывающий восьмой час, и криво усмехнулся, глядя в небольшое расписное зеркало, установленное рядом с его столом.

Ну привет, незнакомец. А я тебя уже заждался.

В зеркале отражалось его тело, его кривая ухмылка и его взгляд… Разве что немного иначе — возможно его взгляд был чуть иным, а может быть выражение его лица. Может быть его осанка или что-то иное…

Но это точно не был Джонатан Гудман.

В какой-то момент… Сколько лет назад это было? Пять, шесть?

В какой-то момент Джонатан перестал бояться того, что он увидит однажды в зеркале. Он…

Смирился с этим.

Да, правильнее всего было сказать то, что Джонатан Гудман смирился с этим. Да, он все еще был Джонатаном Гудманом — тем самым парнем, что однажды, так давно, что это казалось сейчас ему событиями прошлой жизни, отправился из… Из…

Лондон.

Точно, Лондон. Из Лондона в Орден Гермеса. Подтвердить свое удачное обучение и получить свой заслуженный официальный ранг…

А теперь он здесь. В другом мире, в других условиях, с другими людьми и на другой позиции. Могущественный король, влиятельный политик, чудотворец и десятки, сотни других имен…

Человек адаптируется ко всему, не так ли?

Первое время, когда он только оказался в этом мире — конечно же он хотел выбраться. Там, на далекой оставленной Земле у него было все. Друзья, воспоминания, учеба, орден, будущее — все, вплоть до самой последней книги, что он оставил с закладкой на последних страницах, намереваясь дочитать ее после того, как он вернется из путешествия по Умбре…

О чем была эта книга?

А как я сейчас об этом вспомню?

Джонатан перестал думать о своем прошлом мире, о возвращении туда, о старых знакомых и целях…

Лет пять как?

Но это не было каким-то однодневным решением. Джонатан не решил в один день остаться в этом мире навечно. Нет, это было постепенно — сперва он отвлекался на Синдер, потом у него появилась Нио, затем он был возвеличен королем Гленн — в полной мере и в полном смысле этого слова — и в какой-то момент…

Так произошло.

В какой-то момент больше не было ничего. Ни планов, ни решений, ни размышлений на эту тему. Как он мог размышлять на эту тему, когда Салем маячила неясной угрозой на горизонте, когда Озпин дышал в затылок, когда на его столе покоились пачки и стопки документов — каждый срочный, от каждого зависели жизни — тысячи, сотни тысяч жизней — миллионы льен, возможные новые войны и союзы, экономические инициативы и тайные отчеты, одно упоминание которых могло заставить человека «пропасть» посреди белого дня…

Мы выросли? Мы постарели? Мы застряли? Кто скажет, Джонатан, кто скажет?