Хорошее настроение испарилось вместе с хлынувшем возбуждением, оставив по себе неясное чувство тревоги и тоски, вьюгой воющей на сердце. Гаитэ казалось, что вся она превратилась в сплошной оголённый нерв. Всё доставляло неудобство и страдания.
«Так мне и нужно за мою непомерную гордыню, — строго выговаривала она себе. — Смотрела свысока на придворных дам, считала их безмозглыми курицами, чьи сердца с напёрсток, а нравы легки, как пух, облетевший с одуванчика — летят эти воздушные зонтики, куда ветер дует. Сегодня один любовник, завтра второй. А ведь я всерьёз думала, что мужчины меня мало интересуют, что я выше всех этих незатейливых интрижек — и что? Меня угораздило влюбиться в обоих мужчин сразу! Да ещё в родных братьев!».
Гаитэ была собой очень недовольна.
«Но что можно поделать с некстати замирающим сердцем? Как перестать чувствовать то, что чувствуется? Стоит невольно задуматься, как взгляд непроизвольно ищет Сезара в толпе других, шагающих по дороге. А я обещала себя другому, отдала себя другому и то, что чувствует глупое сердце — его проблемы. Нужно оставаться верной долгу и слову. Стелла предупреждала — нельзя верить Сезару. Пусть он даже и не так плох, как я думала о нём с самого начала — всё равно опасный хищник. Стоит дать слабину, обгложет мои косточки, выплюнет — не вспомнит. Всё, что у меня есть в этом мире — это самоуважение и осознание, что я всегда поступала так, как правильно. Нужно думать о том, что стоит сделать один неосторожный шаг и вокруг разверзнется пропасть. Оба брата получат право меня презирать. Кроме того, у них будет ещё больше поводов для грызни, а их и без меня достаточно. Так что, чувствуй я влечение в сто раз больше, чем сейчас — сердце на замок. Нельзя даже думать о Сезаре. Отныне он для меня должен быть всё равно, что родной брат».
Проблема только в том, что к брату испытываешь совсем другие чувства. Гаитэ точно знала. Она не забыла того, как в своё время любила Микки, младшего брата. Гибели которого, к слову, поспособствовали те же Фальконэ.
Армия чётко, в заданном барабанной дробью, ритме, продвигалась вперёд. Казалось, сама земля эхом отвечает на каждый пружинящий шаг. Впереди отчётливо виднелись зубцы каменных башен и каменные стены, опоясывающие Ревьер.
Гаитэ неоднократно задавалась вопросом, что она ощутит, увидев землю, ей принадлежащую? И теперь вдруг поняла, что не чувствует ничего. Стены Ревьера были ей не дороже стен Жютена, население вызывало сочувствие, но не переживание. Возможно, было бы всё иначе, не отошли её Стелла отсюда совсем ребёнком? Но что гадать, как было бы? Ведь всё так, как есть.
Карета остановилась.
— Что случилось? — выглянула в окошко Гаитэ.
— Приказ его Светлости, — ответил высокий мужчина южной наружности. — Он велел, чтобы вы оставались на месте, не приближаясь к городским стенам.
— Почему?
— Здесь вы вне зоны досягаемости стрел, сеньорита. Его Светлость придаёт большое значение вашей безопасности.
Гаитэ велела опустить подножку и спустилась на землю.
Секретарь Его Светлости недовольно свёл брови:
— В карете вы были в большей безопасности.
— Хочу подышать свежим воздухом, — нетерпеливо отмахнулась она. — У меня всё тело затекло. Нужно немного размять ноги.
Поднявшись на пригорок и изо всех сил напрягая зрение, Гаитэ удалось разглядеть маленькие человеческие фигурки у запретных ворот города. Сезар на великолепном вороном скакуне, крытым раззолочённой алой попоной, возглавлял длинную вереницу военного обоза. Не сходя с коня, он снял с головы сверкающий на солнце шлем с длинным жёстким гребнем.
Кажется, тот, кто стоял впереди цепочки людей, что-то говорил Фальконэ и, судя по тому, что пока никто не обнажал мечи, что-то обнадёживающее.
— Что происходит? — спросила Гаитэ у секретаря Сезара.
— Гильдия Торговцев принесла ключи от города, — удовлетворённо прокомментировал тот.
— А вы неплохо осведомлены о происходящем.
— Никто не делал из этого тайны, сударыня.
— Вам не кажется странным, что герцоги не воспротивились такому исходу?
— У них не было возможности. Их опоили и посадили в клетку в подвале крепости.
— Мило, ничего не скажешь, — недовольно поджала губы Гаитэ. — Его Светлость точно обо мне радел, когда предпочёл оставить в арьергарде? Или просто не пожелал, чтобы я вмешивалась в его расправу над присягнувшими мне людьми?
Секретарь пожал плечами:
— Затрудняюсь ответить, ваша милость. Не могу знать, что на уме у Его Светлости. Он нечасто делится мыслями.
Гаитэ дала себе слово при первой же возможности брать уроки верховой езды. В монастыре скорость была ни к чему, но в новом своём положении без возможности быстрого передвижения она чувствовала себя беспомощной, как перевёрнутая на спину черепаха.
Ворота перед Сезаром распахнулись. Он широким шагом двинулся в чёрный проём арки, окружённый генералами и телохранителями.
Судя по всему, его «экономный» план сработал.
— Что ж? Нам, тоже следует двигаться вперёд, — сухо молвила Гаитэ, намереваясь вернуться в ставшую за дни пути ненавистной, парчовую коробку на колёсах.
— Сеньорита, такого приказа не было.