Такая долгая полярная ночь.

Вот такие новости сообщили мне парни из колымского этапа, прибывшего позднее нас. Но я об этом уже говорил. Сообщили мне, что самый блатной, весьма авторитетный вор, которого я помнил еще с пересыльного лагеря в Находке, «Сашка Питерский» (Александр Лаптухин) был заколот ножом или заточкой в бараке в Зырянском лагере. Не знаю почему, но мне было жаль Котика и Луну. Пусть они воры, приносившие людям горе и беды, но в лагере им было присуще чувство справедливости. Возможно за это качество они были симпатичны мне. У меня в медпункте побывали с визитом начальник охраны Радченко, начальник медслужбы дорожного строительно-эксплуатационного участка Екатерина Ивановна, а позднее сам начальник ДСЭУ — Соон. Я догадался, что Радченко был хорошо осведомлен обо мне и захотел лично подробнее познакомиться с фельдшером, который не побоялся угроз блатных парней. Разговорились, я кратко рассказал о себе и о том, что меня тяготит невозможность сообщить своим близким, что я жив. Тогда этот начальник охраны (!) предложил мне отправить телеграмму моей маме. Денег у меня не было, но он сказал, что сам отправит. Так я получил от мамы известие, что мой двоюродный брат Борис, лейтенант инженерных войск Борис Пачев, погиб в первые дни войны под Гродно. К сожалению этот отзывчивый начальник охраны Радченко был переведен куда-то, кажется, через месяц. Теперь думаю, а не осложнила ли ему жизнь такая отзывчивость?

Екатерина Ивановна заехала с проверкой, как работает новый, назначенный Луниным, фельдшер. Показал ей карточки, заведенные на каждого, обратившегося в медпункт с пометками на жалобы, объективную запись и отметку об освобождении от работы. Ей такая аккуратность понравилась. Рассказала о себе, была на фронте, ранена была тяжело. Еще раз убедился, что нет человека, не испытавшего удары судьбы.

Я не раз выходил на объект работ и убедился, насколько тяжел труд заключенных на автотрассе Певек-прииск Красноармейский. Суть работ: подсыпка автодороги обязательно в морозное время года грунтом, взятым с ближайшей сопки. Инструмент — кайло, лопата и короб из досок наподобие саней. Работают тройками: один кайлит на склоне сопки, разбивая крупные куски породы, потом с помощью двух других лопатами насыпают мелкие рамки в короб, двое его волокут на дорогу, где идет подсыпка трассы. Один за веревку тянет, другой за две торчащие ручки толкает этот короб-сани. Такова работа бригады. 12 часов на морозе и ветре, два конвоира, которые сменяются, да и одеты они в валенки и добротные полушубки.

И я стал раз в 10-12 дней давать отдохнуть работягам. Каждый должен был знать свой день, и тогда он «болел», и я его освобождал. Начальник ДСЭУ Соон в разговоре со мной просил меня давать отдохнуть работягам, так как никаких выходных и праздничных дней не было. Я сказал ему, что я это делаю, понимая, насколько тяжела такая работа на морозе. «Да вы молодец!» — воскликнул он и добавил: «Спасибо вам». Я подумал, что эстонец Соон, наверное, сам хлебнул такого же горя, потому так отзывчив.

Вместо Радченко назначен новый начальник охраны. Это злобный и грубый человек, резко усиливший режим в этой маленькой зоне. Начались избиения заключенных и заключение их в штрафной изолятор в одном белье. Правда железная маленькая печка в изоляторе была, но топлива для нее оставляли мало. Нарушая правило, водворяли в изолятор без медосмотра. Надзиратели, особенно жестокие и зверски настроенные, с наганом в руках врывались в барак. На одного такого злобного дурака с верхних нар прыгнул заключенный Кочубей, не побоявшись револьвера. На разводе перед выстроенными на работу людьми начальник охраны отборной руганью осыпал меня за двух освобожденных от работы. Я ему громко напомнил, что я штатный медработник и нахожусь при исполнении своих обязанностей. Он продолжал при людях материть меня. Тогда я шепотом, стоя рядом с ним, обращаясь к нему на ты, спросил его: «Что ты, падло, тянешь меня? Почисти зубы и потяни меня зубами за…» Он задохнулся от ярости, но ударить меня при восьмидесяти свидетелях не посмел. Конечно, мои слова, обращенные к этому охранному псу, я сам не оправдывал, они не свидетельствовали о моем воспитании, культуре и образовании. Это был лагерный лексикон, но «с волками жить, по волчьи выть». Он, этот вохровский дегенерат, мог понять только такую речь.