Такая долгая полярная ночь.

По поводу этой фразы я следователю говорил: «Послушайте, я этого не говорил, но даже если бы и сказал, то надо понять, что фраза имеет условный характер — если бы, то… Действия, тем более террора здесь совсем нет». Но следователь торопился: он выполнял план по отлову «врагов народа». Приписываемая мне Куликовым фраза была ложью, но зацепкой для следствия. Правда, следователь мне сказал: «Если вы отрицаете, что вы это сказали, то назовите того или тех: кто это говорил». Но я, несмотря на свою неопытность, догадался, что он хочет состряпать групповое дело. Наверное, за это больше платили. И, конечно, я ответил, что не слыхал и не знаю.

Но пора рассказать о втором лжесвидетеля. Им оказался мой однокашник, человек, который учился со мной на одном курсе и факультете Педагогического института. Это был Соломон Абрамович Фих. От него такого подлого удара в спину (а он прекрасно знал, куда его лжесвидетельство меня загонит) я не ожидал.

Глава 7

«Из всех страстей зависть самая отвратительная. Под знаменем зависти шествуют ненависть, предательство и интриги».

К. Гельвеций

Конечно, я знал, что Фих пройдоха и ловчила. В этих его качествах я убедился за время учебы в одной группе одного курса факультета языка и литературы (филологического). Но что он еще такой подлец — это мне открылось только после ознакомления с материалами следствия.

Когда я учился в пединституте, всем успевающим, хоть на тройки, студентам платили стипендию. Получал ее, разумеется, и Фих. Но было еще одно условие — надо было аккуратно посещать лекции, прогульщиков могли лишить стипендии. Фих вел себя как вольнослушатель. Хотел — посещал лекции, не хотел — не посещал. Студенческий коллектив жалел его, так как жил он один в квартире, которую, очевидно, оставила ему мать, оказавшаяся каким-то загадочным (по крайней мере для меня) путем в Пермской области. Я не любитель лезть в расспросами в чужую душу и никогда не проявляю излишнего любопытства. Фиху говорили, чтобы он поаккуратней посещал занятия. Все это без каких-либо выводов и кляуз в деканат. Но он продолжал посещать лекции выборочно, не забывая, конечно, аккуратно получать стипендию. На семинарских докладах ловчил, если не был готов, то пользуясь тем, что у него было предрасположение к носовым кровотечениям, ловко, начиная семинарский доклад, провоцировал кровотечение из носа и выходил из аудитории. Доклад (уже другой) делал другой студент. На экзаменах тайком, держа на коленях чужую тетрадь с лекциями, готовил ответ на вопрос экзаменатора. И при всех этих качествах он обладал огромным самомнением и страстным желанием сделать научную карьеру. Я довольно поздно понял, что он, считая себя одаренным и весьма способным, завидовал мне. Да, я учился лучше его, мои успехи, моя добросовестность и мои способности, как потом выяснилось, мешали ему спокойно жить.

Нанести мне решающий удар в институте он никак не мог, но ждал подходящего момента. За время учебы я никогда не пользовался на экзаменах шпаргалками. Добросовестно записанные лекции, хорошая начитанность еще до поступления в институт, разумно планируемое время для подготовки к экзаменам — все это обеспечивало мне успешную сдачу экзамена. За все время учебы в институте я имел только четыре тройки. Только из-за того, что больной ангиной шел сдавать экзамен.

Но вот наступило время государственных экзаменов. Экзамен по всеобщей зарубежной литературе принимал доцент Николаев, наездами из Москвы читавший нам курс зарубежной литературы ХХ века. Это был хорошо эрудированный преподаватель, но не блещущий моральными качествами. Временно разлученный с семьей, живущей в Москве, он, как говорится, не растерялся и соблазнил мою однокурсницу А. Е. Расстроенная с красными от слез глазами она хотела бросить институт. Уйти с последнего курса! Девушки-студентки пооткровенничали со мной. Я был старостой курса. Такая «мораль» преподавателя меня возмутила. Он оказывается наобещал А. Е. много всего о совместной жизни, добился своего, а потом решил с ней расстаться. Я поставил в известность администрацию пединститута. Николаев чуть не расстался с партбилетом. Ясно, что большой любви ко мне он не испытывал. Я не исключал его придирок на экзамене, поэтому особенно тщательно подготовился. Мои опасения разделяла и моя жена Аня. Мне достался билет «Творческий путь Анри Барбюса». Материал я знал хорошо, но Аня, боясь за меня, передала мне программу (ею можно было пользоваться), а в программе шпаргалку, написанную ее рукой. Фих это заметил и немедленно донес Николаеву.