Такая долгая полярная ночь.

Но привести этот план в действие помешала одна, казалось бы, мелочь, а именно пристрастие надзирателя, вооруженного наганом, к витаминам в драже. Получив от меня десяток драже, он уселся на табурет и, глядя, как я обрабатываю ногу Мирошниченко, стал говорить мне, как он любит сладкое и особенно витамины в драже. В расчеты Мирошниченко не входило убивать меня ножом при надзирателе, так как надзиратель запросто пристрелил бы его. Другой штрафник-заключенный пристально следил за Мирошниченко, дожидаясь своей очереди на перевязку фурункула. Едва перевязанный Мирошниченко вышел в прихожую к другим, дожидавшимся приема, как парень, подойдя ко мне, шепнул мне и надзирателю о ноже и о плане Мирошниченко. Когда после приема штрафников, уже в изоляторе надзиратели пытались «разоружить» Мирошниченко, он в ответ на требование отдать нож выхватил его с криком: «Подойти и отними». Застрелить его при таком большом количестве свидетелей, тем более — он никого не ранил, было нельзя. Лезть под нож никому не хотелось. Тогда староста лагеря, он же был и нарядчиком, тоже заключенный, вошел в изолятор, дал тумака Мирошниченко и отобрал нож. Я вспомнил фамилию старосты — Федырко.

Специфика работы фельдшера в амбулатории или больнице определялась самими условиями жизни людей в лагере, т.е. в заключении и, конечно, самими заключенными. Помню, как однажды в обеденный перерыв, когда бригады с работы пришли на обед и прием в медпункте не велся, какой-то «шибко блатной», как тогда говорили, стал рваться в медпункт, сопровождая попытку сломать дверь отборной руганью. Санитар вышел к нему на крыльцо и объяснил, что вести прием в обеденный перерыв начальство запретило. Этот претендующий на роль больного ударил санитара в лицо и разбил ему нос. Увидев окровавленное лицо санитара, я вышел к «пациенту» и ударом в челюсть сбросил его к крыльца. А в это время от вахты к медпункту шел охранник. Сидящие на завалинке барака крупные воры и бандиты, смеясь, говорили: «Вот и подлечили одного змея». Охранник приблизился и намеревался скандального драчуна-пациента отвести в штрафной изолятор. Я его упросил не делать этого, говоря, что наглец получил все, что ему причиталось. Закон воров — не гадить санчасти.

Но были и другие посетители медпункта, вежливые, уважающие медицину и держащие себя с достоинством. И это не только те, кого называли «контриками», в большинстве интеллигентные люди, но и некоторые представители уголовного мира.

Помню Ивана Алесинского. Рослый, хорошо сложенный, с умным энергичным лицом и внимательно смотрящими глазами, он был очень вежлив и охотно помогал нашей санчасти двух лагерей на прииске, ремонтируя наше медицинское оборудование. Он был бесконвойник, работал в механических мастерских прииска, а в дни, когда вольнонаемные (среди них большинство освободившихся по отбытии срока) получали зарплату, Алексинский играл с ними в карты. Чаще всего он выигрывал довольно крупные суммы. Охранники на вахте лагеря думали поживиться выигрышем Алексинского. Тщательно обыскали и ничего не нашли. В дальнейшем они отказались от попыток отобрать у него выигрыш. А Иван их настолько приручил, что, когда он возвращался в лагерь после очередной игры в карты, они поздравляли его с выигрышем и получали от него в подарок килограмм спирта. Второй килограмм он беспрепятственно приносил в зону, чтобы угостить своих авторитетных коллег.