Такая долгая жизнь

— Ось ты де. — Дядька Демка тоже вышел на крыльцо.

Неожиданно закукарекала курица. В народе была молва — не к добру это.

— От сатанюка! — выругался дядька Демка. — Вторую ничь кричит. Завтра зрублю ей голову.

— Закурить у вас не найдется, дядя?

— А ты своих богатых папырос не захватив?

— Забыл.

Оба закурили махорочные самокрутки.

— Завтра я раненько в правление пиду, а ты спы. Та не горюнься, все перемелется — мука будет.

…Утром пришла тетка Химка, подоила корову, принесла молока.

— Молочка парного, племянничек? А может, рассолу?

— Давайте молока.

Путивцев оделся, выпил молока.

— Пойду пройдусь по деревне, — сказал он тетке Химке.

Весна и впрямь припозднилась. Но натоптанные дорожки уже подсохли. Путивцев, побродив по знакомым улицам, вышел к Красному яру. Внизу на уступах большими синими пятнами виднелись подснежники.

«Так и не поставили мы тут памятник порубленным нашим… А ведь обещал Климу. Попрошу дядьку Демку, пусть колхоз поставит».

К вечеру снова задождило. Дядька Демка радовался: ко времени дождичек, ко времени.

Михаил без дела скучал. Через два дня он вернулся в Таганрог.

— Тут тебе звонили несколько раз, — сообщила Ксеня.

— А кто звонил?

— Кто его знает. Все спрашивали, куда уехал и когда вернешься. Я уже не выдержала, и одному сказала: «Человек в отпуске, можете вы это понять?»

Около девяти часов вечера снова раздался телефонный звонок.

— Путивцев у телефона.

— Сейчас, одну минуточку, — сказал незнакомый голос.

— Михаил Афанасьевич, это я, Ананьин, — послышалось в трубке. — Не могли бы вы сейчас подойти ко мне?

Михаил сразу отметил, что Ананьин перешел с ним на «вы».

— Куда это подойти и зачем? Я ведь теперь не секретарь горкома.

— Подойти, конечно, сюда, в горотдел. Речь идет об одном старом деле…

— А на завтра этот разговор нельзя перенести? — спросил Путивцев.

— Если было бы можно, я бы не стал беспокоить вас в такое время.

— Хорошо, я приду.

— Кто это? — спросила Ксеня.

— Ананьин.

— Что еще ему надо?

— Просит сейчас прийти в горотдел.

— На ночь глядя?

— Говорит, дело неотложное.

Михаил переоделся. Натянул сапоги. Надел кожаную куртку.

Ксеня вышла проводить его. Срывался дождь с мокрым снегом.

— Смотри, снег в апреле! Такого я не помню! — сказала она.

— Может, галоши надеть?

— Не стоит возвращаться: дурная примета. Дойдешь так. Тут по асфальту.

— Ну, я пошел…

— Смотри, не задерживайся там…

Ксеня еще постояла под навесом, кутаясь в платок, взглядом провожая мужа. Фонарь на углу Ленинской и Исполкомовского не горел. Дождь пошел сильнее. Сетка его стала гуще, и Михаил вскоре скрылся в густеющей мокрой мгле.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

На вечере в советском посольстве в честь 20-й годовщины Великой Октябрьской революции перед торжественным собранием к Тополькову подошел полпред СССР в Германии Константин Константинович Юренев:

— Я только что говорил со Стомоняковым[24]. Он поздравил всех сотрудников посольства с праздником и сказал, что вас ждут в Москве к приезду Максима Максимовича[25] с Брюссельской конференции. Выезжать из Берлина нужно числа десятого. Дела передадите Костикову. Стомоняков сказал, что им нужен холостяк… — последние слова полпред произнес с улыбкой.

В это время в дверях показался первый секретарь посольства:

— Константин Константинович, все уже собрались в актовом зале.

— Извините. — Юренев, а за ним и Топольков вышли в актовый зал.

«Нужен холостяк…» Полпред не раз намекал Тополькову, что пора, дескать, завести семью, жениться. Все сотрудники посольства были женаты. «Нужен холостяк…» Неужели то, что он не женат, может отразиться на его работе? Разве он против женитьбы? Он согласен жениться, но на ком? Не на Эрике же. Киндер, кирхе, кюхе — дети, церковь, кухня… Эрика нравилась ему по-прежнему как женщина, но не о такой жене для себя мечтал Юрий Васильевич. Надо жениться на своей, на русской. Но где ее взять здесь, в Германии? За эти годы в отпуске в Союзе он был всего три раза. Был в Москве и у матери в Усть-Лабинской, где прошло его детство. Юрию Васильевичу вспомнилась Маша.

Маша жила по соседству. Когда он уезжал учиться в Москву, она была совсем еще ребенком. Позже, приезжая в Усть-Лабинск, он видел ее несколько раз — длинноногий, нескладный подросток с тонкой шеей и большими любопытными глазами. А в последний раз он увидел ее и ахнул: Маша стала просто красавицей, высокая, стройная — настоящая барышня. Почему-то это старомодное слово пришло на ум Юрию Васильевичу, когда он увидел Машу. Она окончила десятилетку и собиралась поступить в институт на отделение иностранных языков. Преодолев застенчивость, она в первый же вечер пришла к соседям — ей нужна была разговорная практика.

Юрий Васильевич с большой охотой стал ее самодеятельным учителем.