Такая долгая жизнь

— Сначала бойницы делали только с трех сторон, — пояснил Щаренский, — но приехал корпусный комиссар Шатлыгин и распорядился делать бойницы и с тыла.

— Мудро, — одобрил Рябышев.

— Я тоже так считаю, хотя немало было противников: мол, заранее готовим себя к боям в окружении, а врага надо не допустить в тыл.

— Фамилию эту я слышал — Шатлыгин, — сказал Рябышев. — Он из военных?

— Нет, он бывший партийный работник. А сейчас от ЦК по строительству укреплений на границах. Зам у маршала Шапошникова…

— Понятно…

— Жаль только, вооружение для укрепрайонов поступает медленно, — посетовал Щаренский, — особенно тяжелое… Успеть бы…

Вечером Рябышев и Щаренский вернулись в Перемышль. Заночевали здесь. Утром Рябышев проснулся от гула самолетов. Вышел во двор. Восемь немецких самолетов шли со стороны границы. Над городом они разбились по двое и разошлись в разные стороны.

«Совсем обнаглели», — подумал Рябышев. Простившись с бригадным комиссаром Щаренским, он приказал шоферу ехать в Самбор, где стоял штаб 26-й армии.

Командующего армией генерал-лейтенанта Костенко Рябышев в Самборе не застал. Начальник штаба армии генерал Варенников, выслушав доклад командира 8-го мехкорпуса, сказал:

— Ваши опасения необоснованны. Если бы дело шло к войне, то мы бы давно знали. Что касается самолетов, то они и раньше летали… Летчики молодые, безответственные… вот и залетают к нам. Так что ж? Палить по ним?.. Пусть дипломаты урегулируют подобные вопросы.

Прибыв в Дрогобыч, Рябышев пытался по телефону связаться с командующим армией, но снова его не застал.

Позвонил Попель:

— На концерт собираешься, командир?

— Что-то настроение не концертное, комиссар…

— У меня самого не концертное, но надо идти. А то что подумают подчиненные: ни командира, ни комиссара не будет…

— Ну хорошо, приду…

* * *

В субботу вечером, 21 июня, в Доме Красной Армии в Дрогобыче состоялся концерт киевских артистов.

Зал был набит. Мест не хватило, использовали все: приставные стулья, подоконники, стояли у стен и в проходах.

Особенно бойцам понравилась молодая певица Ванда Подольская. На бис она спела «Парень кудрявый», «Синенький скромный платочек», «Спят курганы темные». Слова она произносила с легким акцентом, что придавало ее пению особое очарование. Аплодисментам не было конца, и раскрасневшаяся от волнения, от счастья певица молитвенно сложила руки: не могу больше.

Бригадный комиссар Попель незаметно сделал знак лейтенанту Алексею Путивцеву: пора, мол.

Комиссар Попель еще утром вызвал в штаб лейтенанта Алексея Путивцева.

— Вот вам деньги на цветы, — сказал Попель. — Вечером преподнесете артистам.

— А почему я, товарищ бригадный комиссар?

— Ну почему, почему?.. Мужчина вы интересный, видный… С орденом. У взвода отличные показатели… Так что подходите по всем статьям. Считайте это как поощрение…

— Ну если так, товарищ бригадный комиссар, тогда — служу Советскому Союзу!..

И вот этот момент настал: надо вручить цветы. Приятно, что певице. Хорошо она пела. Алексей без робости, легко вбежал на сцену.

— Это вам за песню, за нежность и за красоту, — сказал он, улыбаясь артистке.

— Спасибо… — Певица сделала такое движение, будто хотела обнять Алексея. А Алексей понял это буквально и тотчас же обнял ее и поцеловал в щеку, чем вызвал такие бурные аплодисменты бойцов и командиров, что казалось, рухнет крыша.

После концерта артистов пригласили на ужин в столовую. Алексей тоже туда попал. Место его оказалось рядом с певицей. Ванда говорила на очень забавной смеси русского, польского и украинского языков. Алексей понял, что Ванда из бедной семьи и, если бы Красная Армия не пришла сюда, никогда бы не попала в Киевскую консерваторию. Киев ей нравится, а петь она любила еще в детстве.

— А пан любе спивать?

— Люблю! — ответил Алексей. И тихонько запел: «Мы — Путивцы, и дух наш молод…»

— А, я вем эту песню. Но почему там други слова? «Мы — кузнецы…»

— Верно, — согласился Алексей. — Это мы с братьями переделали слова на свой лад. Нас четыре брата, Путивцевы, вот мы и поем: «Мы — Путивцы…»

Духовой оркестр заиграл вальс. Алексей пригласил Ванду на танец. Щеки у Ванды в танце раскраснелись, глаза озорно сверкали.

— Душно. Может, на воздух выйдем? Прошу, пани…

— Пан теж разумееть польску мову.

— Трошки.

Тихая теплая ночь вызвездила небо. Из рощи доносилось соловьиное пение.

— Як файно, — сказала Ванда.

— Да, хорошо, — согласился Алексей.

— И пан мае дивчину? — неожиданно спросила Ванда.

— Маю женку и двух деток!

— Пан такий млодой и мае юж двух деток?

— Я не такой молодой, Ванда, я — моложавый…

— Моя мама русская, — сказала Ванда. — Она мне много повядала про русских. Пан такий русский человек, которого я вообразила задолго до приезда в Советский Союз…

…Алексей, вернувшись в часть, долго не мог уснуть в эту ночь. Хотелось рассказать товарищам о Ванде, но те давно уже спали. Часы показывали без пятнадцати три. «Пора и мне спать», — решил Алексей и до шеи натянул суконное солдатское одеяло — к утру начало свежеть.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ