Такая долгая жизнь

Жизнь в лагере и на работе все время проходила на людях. В «Спорт-Паласте» было более двух тысяч человек, на «Мариене» работало двадцать тысяч. От людей нигде нельзя было спрятаться, нигде нельзя было найти уединения, побыть с самим собой, со своими мыслями. Разве что ночью, на нарах под одеялом. Ночью под одеялом Володя Путивцев и думал свои невеселые думы.

Все близкие остались за тридевять земель. Расстояние от Ростока до Таганрога в Володином воображении измерялось не километрами, а временем, которое они были в пути. Дальше Ростова в своей прежней жизни Володя не ездил. Когда отца направили во Владикавказ, он был слишком мал, чтобы запомнить этот переезд. А до Ростова дорога поездом занимала всего три с половиной часа.

Сюда же, в Германию, их везли две недели. Четыре дня гнали из Таганрога до Мариуполя. Всего получалось восемнадцать дней. Немыслимое расстояние. Разве убежишь отсюда?

Но осенью из лагеря русских военнопленных бежали трое. В лесу они набрели на дом лесника, убили его, забрали одежду, переоделись… Их поймали на другой день: одежда не по росту, денег не было. Немецкого языка они не знали. Да и все — обличье, лицо, манера держаться — выдавало: чужеземец.

Беглецов повесили прямо в лагере для острастки.

Пробовали бежать из «Спорт-Паласта». Их возвратили под конвоем на третий день. Лагерфюрер Ранге проявил «гуманность»: отправил их не в лагерь уничтожения в Барт, где тоже был завод Хейнкеля, а в команду «Бомбензухен».

Англичане применяли бомбы замедленного действия. Такая бомба зарывалась в землю на глубину в пять-шесть-семь метров и ждала там своего часа. В назначенный срок часовой механизм срабатывал, бомба взрывалась через сутки, двое, трое, а бывало, и через десять… Взрывы эти, конечно, нервировали немцев, мешали работе. Если бомба попадала, скажем, в цех, работа прекращалась, пока бомбу не откопают и не взорвут. Откапывали бомбы команды «Бомбензухен». Составлялись они, как правило, из провинившихся или из заключенных концлагерей. Откопаешь до взрыва — твое счастье.

Беглецам из «Спорт-Паласта» повезло. Они откопали. Но никто не пытался больше бежать.

Но мысли о побеге с первых же дней пребывания в «Спорт-Паласте» не оставляли Володю в покое. «Бежать самолетом? Но как до него добраться? И как взлететь?.. А если лодкой?.. Росток на берегу залива… А там море… Но где взять лодку? И разве переплывешь на лодке целое море? Если бы наши сбросили в лагерь оружие!.. Предупредили бы нас заранее и сбросили… В нашем лагере две тысячи, да в других лагерях… Целая армия!» Эти опасные мысли Володя мог доверить только самому близкому другу. Но Ванька Смирный, прежде разбитной, смелый, в лагере сник, померк, стал нелюдимым, угрюмым и молчаливым. Несколько раз вахманы жестоко избивали его, и в глазах Вани появилось выражение загнанного зверя.

Смиренко работал в цехе. Володя Путивцев попал в бригаду «транспортников». Пригоняли их в лагерь с работы затемно. Усталые, они еле добирались до своих лежбищ и падали на них. Разговаривать приходилось редко и на людях.

Как-то Ваня Смиренко украл из вагона на «Мариене» несколько картофелин. Когда он вылезал из вагона, его заметил штатский немец и донес в полицию. Вахманы так избили его гуммами, что он еле доплелся до лагеря. Володя узнал об этом, нашел его на нарах среди людского месива, и тот шепнул Путивцеву распухшими кровоточащими губами:

— Конченый я человек, Вовка…

А ночью Смиренко повесился в уборной. Она располагалась в углу небольшого лагерного двора. В другом месте повеситься было негде.

Первое время Володе страшно было ходить в уборную. Там уже повесился третий. Все казалось: в темном углу повешенный с синим лицом… С кем теперь поделишься, кому откроешь душу? Как в пустыне…

Долгое время все окружавшие Володю русские представлялись ему на одно лицо. У всех в глазах смертельная тоска. Все бесправные, униженные, голодные, битые, безразличные ко всему.

Кому можно довериться? Больше других ему нравился Степан. Степан Степанов. Был он родом из Донбасса, работал забойщиком. Вид у него самый неказистый, лицо простое, курносое. Нос так вздернут, что, как говорил Зуев, другой «транспортник», глянешь — и видно, что в голове делается. Шуточки эти Степан воспринимал спокойно.

— Верно, — говорил он. — Посмотришь и сразу видишь — умный человек. А вот если в твою башку заглянуть, так там — пусто. Слышишь, даже звенит! — Степан легонько похлопывал Зуева по голове. Звук действительно получался как в бочку…

Зуев тоже был шахтером. Моложе Степана, но почему-то его все называли Зуевым, а Степанова — Степаном. Может, потому, что Зуев, когда спросили его, как звать, ответил: Зуев я…» Оба они скрыли от немцев свою профессию, иначе попали бы на шахты. Многие скрывали свои профессии и отвечали: «Чернорабочий». Из «чернорабочих» и образовали «транспорткоманде».