Такеси Ковач

— Вот видишь, — сказал Шегешвар, отставляя свой с гримасой. — Надо бы тебе переломать ноги только за то, что заставил меня это пить.

— А ты попробуй.

На миг наши взгляды сомкнулись. Он пожал плечами.

— Шучу я, Так. Теряешь чувство юмора.

— Ага, оно теперь идет на тридцать процентов дороже, — я глотнул свой кофе без выражения. — Раньше друзья получали его даром, но времена меняются.

Сперва он оставил фразу без ответа, затем наклонил голову и снова взглянул мне в глаза.

— Думаешь, я несправедливо с тобой обхожусь?

— Думаю, ты, когда удобно, забываешь настоящий смысл слов «ты спас мне задницу, чувак».

Шегешвар кивнул, будто другого и не ожидал. Посмотрел на стол между нами.

— Это старый долг, — сказал он тихо. — И сомнительный.

— Тогда ты так не думал.

Это было слишком давно, чтобы легко восстановить в памяти. До подготовки чрезвычайных посланников, из тех времен, когда события с течением десятилетий размываются. Лучше всего я помню вонь в подворотне. Щелочной осадок из фабрики переработки белаводорослей и слитое масло из гидравлических систем компрессионных баков. Матерщину дилера и блеск остроги для боттлбэков, которой он прорезал влажный воздух в мою сторону. Остальные сбежали, их юный бандитский задор легко испарился в ужасе, как только появился полированный стальной крюк и распорол ногу Радула Шегешвара от колена до бедра. Умчались с криками в ночь, как изгнанные духи, бросив Радула волочиться, поскуливая, вслед за ними, оставив меня, шестнадцатилетку, против стали с пустыми руками.

«Иди сюда, прыщ, — дилер улыбался мне во мраке, почти сюсюкал, надвигаясь и отрезая выход. — Кинуть меня пытался, да. На моей территории. Я тебя вскрою и скормлю тебе твои же кишки, дружочек».

И впервые в жизни я осознал с ощущением, напомнившим холодные руки на юной шее, что я вижу перед собой человека, который меня убьет, если я его не остановлю.

Не изобьет, как отец, не порежет, как бестолковая шпана из вражеской банды, с которыми мы ежедневно забивали стрелки на улицах Ньюпеста. Убьет. Убьет, и наверняка вырвет мой стек и выкинет в гнилые воды гавани, где он и пробудет дольше жизни любого, кого я знал или любил. Этот образ, этот ужас перед одиночеством в ядовитой воде и толкнули меня вперед, заставили просчитать взмах заостренной стали и ударить, когда он потерял равновесие после промаха, опустив острогу.

И мы оба покатились в дряни, хламе и едкой вони отбросов фабрики, и я дрался с ним за острогу.

И отнял.

Размахнулся и скорее благодаря удаче, чем расчету, распотрошил ему брюхо.

Боевой дух хлынул из него, как вода, в сток. Он громко забулькал, выпучив глаза и уставившись на меня. Я выпучился в ответ, ярость и страх все еще колотились в венах на висках, все химические клапаны в теле были открыты на полную. Я едва ли осознавал, что только что сделал. Затем он осел в кучу мусора. Опустился, словно на любимое кресло. Я с трудом поднялся с колен, пока с лица и волос стекала щелочная слизь, все еще не отрываясь от его взгляда, все еще вцепившись в древко остроги. Он хлопал губами, горло издавало хлюпающие, отчаянные звуки. Я опустил взгляд и увидел, что его кишки все еще намотаны на крюк в моих руках.

Меня охватил шок. Рука судорожно раскрылась, и крюк выпал. Я отшатнулся, брызнув рвотой. Его слабые мольбы заглушил хриплый кашель из моего горла, пока я опустошал желудок. К вони подворотни присоединился жаркий и громкий запах свежей блевоты. Я содрогнулся и повалился в грязь.

Думаю, он все еще был жив, когда я снова поднялся на ноги и пошел помочь Шегешвару. Звуки, что издавал дилер, следовали за мной всю дорогу из подворотни, а новости на следующий день сообщили, что он истек кровью ближе к рассвету. С другой стороны, те же самые звуки преследовали меня еще многие недели, когда бы я не оказывался в такой тишине, что мог слышать свои мысли. Большую часть следующего года я часто просыпался с забитыми ими ушами.

Я отвернулся от этого воспоминания. Перед глазами оказались стеклянные панели терминала. За столом напротив за мной пристально наблюдал Шегешвар. Может, тоже вспоминал. Он скривился.

— И тебе кажется, у меня нет права злиться? Ты исчез на девять недель, ни единой весточки, пока я сидел с твоим говном и выглядел дурак дураком в глазах других гайдуков. А теперь просишь изменить планы? Знаешь, что я делаю с теми, кто смеет так борзеть?

Я кивнул. С мрачным юмором вспомнил собственный гнев на Плекса пару месяцев назад, пока истекал жидкостями синтетического тела в Текитомуре.

Нам, э-э, придется изменить планы, Так.

Мне хотелось убить его только за то, что он такое сказал.

— Думаешь, тридцать процентов — несправедливо? — Я вздохнул.

— Рад, ты гангстер, а я… — я махнул рукой, — не лучше. Сомневаюсь, что мы оба много понимаем в том, что справедливо, а что нет. Делай как знаешь. Я найду деньги.

— Ладно, — он все еще смотрел на меня. — Двадцать процентов. Это отвечает твоему пониманию коммерческих приличий?