Тахвиты

Так, один из первых серьезных исследователей творчества Афраата, Ириней Осэр, в своих работах[534] отметил, что Афраат писал о чистом сердце и чистой молитве более в нравственной плоскости, в то время как грекоязычные аскетические авторы (по преимуществу под влиянием Евагрия) пришли к сугубо интеллектуальному понятию о чистой молитве, а чистоту сердца связали исключительно с созерцательной жизнью. По словам исследователя, Афраат «не стремится к молитвенному состоянию, подобно Евагрию или Кассиану; чистота молитвы для него связана с нравственным поведением, и не переходит, как у Евагрия и Кассиана, в сферу духовную или же психическую»[535]. Также И. Осэр отмечает, что, по учению Афраата, какой бы добродетели христианин не посвятил себя, будь то любовь, надежда, чистый пост, чистая молитва, милостыня, целомудрие и др., самым важным является подчинение Божьей воле, нашедшей свое высшее выражение в заповеди любви к Богу и ближнему[536].

На особое место тахвиты «О молитве» среди сходных по тематике произведений христианской письменности указывал Себастьян Брок, который в частности заметил, что в отличие от Тертуллиана, Оригена и свт. Киприана Карфагенского при раскрытии учения о молитве Афраат не прибегает к толкованию молитвы Господней[537]. Он же отметил параллели в раннесредневековой иудейской литературе, которые, по мысли ученого, могли являться источниками представлений Афраата, а также проследил влияние некоторых идей тахвиты «О молитве» (молитва как жертвоприношение, чистая молитва) на позднейшую сирийскую аскетическую письменность[538].

В свою очередь Роберту Мюррею удалось показать ошибочность стереотипного представления об Афраате как о представителе «чистого» семитского христианства, находившегося вне какого-либо эллинистического влияния и опиравшегося при написании тахвит только на Библию. Р. Мюррей одним из первых обратил внимание не на концептуальную сторону творчества Афраата, а на литературную, поставив своей целью выявить в тахвитах традиционные литературные мотивы, закрепившиеся в греко-римской и иудейской эллинистической риторике[539]. Он раскрыл всецело традиционный характер творчества Афраата, выражающийся, в частности, в использовании библейских примеров, обязательных в рамках литературной традиции при обсуждении определенной темы. Наличие в тахвитах общих греко-римских и еврейских топосов раскрывается в другой статье Р. Мюррея на примере сквозной темы «согласие» (ομόνοια)[540].

При рассмотрении тахвит «О посте» и «О молитве» нельзя не обратить внимание, с одной стороны, на другие помимо указанных Р. Мюрреем общие для всей раннехристианской письменности риторические приемы и аскетические идеи (напр., представление о молитве как жертвоприношении, а о посте как оружии и др.), а с другой — на оригинальность и своеобразие Афраата в учении о посте и молитве, зависящем во многом от современной ему духовной и исторической ситуации. Место учения Афраата в аскетической традиции может быть уяснено при сравнении с раннехристианскими (сирийскими, греческими и латинскими) произведениями, посвященными посту и молитве[541]. Проведение такого исследования в будущем представляется весьма важным, поскольку «приоткрывает дверь» в мало сохранившуюся сирийскую аскетическую литературу первых трех веков христианской истории[542]. Хотя до нас и дошло несколько сирийских памятников предшествующего периода, а именно «Оды Соломона», «Деяния Иуды Фомы», «Книга законов стран» и некоторые другие, но только Афраат может быть назван первым сирийским аскетическим писателем[543]. Это исследование смогло бы также подтвердить очевидный, но постоянно забывавшийся многими исследователями факт, что Афраат писал не в «безвоздушном» пространстве, опираясь только на библейский текст, но в рамках церковного Предания, соответствие которому он и считал одной из главнейших задач своего творчества.

* * *

Тахвиты «О посте» и «О молитве» сохранились в двух рукописях V и VI века (А — British Museum add. 14619, VI век; В — British Museum add. 17182, fol. 1–99, 474 год), причем рукопись А является четвертой древнейшей сирийской рукописью[544].

Хотя они были выполнены через полтора-два столетия после написания тахвит, возможность искажения аутентичного текста, по предположению М.-Ж. Пьер[545], сведена в них к минимуму. Разночтения же в подавляющем большинстве случаев имеют стилистический и грамматический характер.

Помимо армянской (под именем прп. Иакова Нисибинского) сохранилась также и арабская версия обеих тахвит (под именем прп. Ефрема Сирина)[546]. И если армянская версия является скорее парафразом, то арабская версия, по сравнению с оригиналом, выглядит как сокращенный вариант последнего[547]. Часть тахвиты «О молитве» (§§ 16–17, 19) вошла практически без изменений в сочинение «О молитве» восточносирийского аскетического писателя Авраама Натпарского (VI-VII в.)[548].