Такие люди были раньше

Когда он приходит в синагогу, там уже полно народу. Евреи молятся плачущими голосами, и Арон-Михл содрогается всем телом от отвращения. Он знает, о чем они думают: на небе ярмарка, а они торговать пришли… Ему не нравится, что пол устелен соломой. «Дурацкие обычаи, — думает Арон-Михл. — Идолопоклонники!» С такими мыслями он идет на свое место, которое уже занято рыжебородым евреем. Увидев Арона-Михла, он встает и, будто испугавшись, отходит в сторону. Арон-Михл достает из кармана платок, вытирает скамью, где сидел рыжебородый, и готовится к молитве: набрасывает на голову талес и скрывает под ним лицо…

У него не очень крепкое здоровье, но весь Йом Кипур он выдерживает на ногах. Стоит, опираясь на спинку своей скамьи, что возле восточной стены[56]. Ему не хочется каждый раз вставать вместе со всеми, лучше уж стоять всю молитву.

На секунду повернувшись к толпе, он замечает, как многие нюхают специи, чтобы поддержать силы. Это производит на него очень плохое впечатление, и он снова отворачивается к стене.

Рыжебородому, который все время садится на чужие места, потому что своего нет, становится жаль Арона-Михла, что тот весь день стоит на ногах. И, когда кантор повторяет «Шмойне эсре»[57], он подходит и «почтительно» говорит:

— Вы бы хоть на минуточку присели, реб Арон-Михл! Или вы такой обет дали?

— Спасибо, — сухо отвечает Арон-Михл, не поворачивая головы.

Перед «Неилой»[58], когда между молитвами наступает перерыв, Арон-Михл выпрастывает голову из-под талеса и оглядывает синагогу. Рыжебородый тут же пользуется моментом, чтобы поговорить с самим Ароном-Михлом, подбегает и спрашивает:

— Я думаю, реб Арон-Михл, через часик уже есть можно будет. Как вы считаете?

Арону-Михлу очень неприятен такой вопрос, он еле сдерживается, но молчит.

— Думаете, еще нельзя? — не отстает рыжебородый.

— Я ни-че-го не думаю, — чеканит Арон-Михл и, оставив рыжебородого в полном недоумении, опять натягивает на голову талес и отворачивается к стене: «А других вопросов ко мне у них нет… Невежды!..»

1904

Пусть стоит как стояло

Дочка реб Гершона Зельда, девятнадцатилетняя девушка, договорилась с подружками, что в эту субботу танцевать будут у нее, потому что у Груни, дочки реб Исроэла, где они всегда собирались, теперь танцевать нельзя. В их большом доме поставили перегородку и на второй половине устроили галантерейную лавку. А у всех остальных домишки крошечные, не повернуться. Правда, у Зельды тоже не слишком просторно, но она пообещала, что все приберет и места хватит даже для кадрили на восемь пар.

Когда Зельда вернулась домой, отец уже ушел на рынок. Дома были только Зельдина четырнадцатилетняя сестренка Хайка и мать — женщина слегка за сорок.

— Мама! — объявила Зельда с порога. — В эту субботу у нас танцы. Ты ругаться не будешь?

— С чего мне ругаться? — Мать большими, добрыми глазами с улыбкой посмотрела на дочку. — Лишь бы отца дома не было, а так танцуйте себе на здоровье.

— Папы не будет, он в синагогу пойдет проповедника слушать, — уверила ее Зельда. — Значит, пару часиков потанцуем.

— Хорошо, хорошо, — согласилась мать.

Зельда осмотрела комнату, будто увидела ее впервые в жизни, состроила недовольную гримасу и заявила:

— Только, боюсь, у нас немножко тесно.

— И правда! — снова согласилась мать. — Повернуться негде! Как же вы будете лансье[59] танцевать?

— Лансье еще куда ни шло, — ответила Зельда, — а вот для польки точно места не хватит.

Она немного подумала.

— Мам, а знаешь что? — Ей пришла в голову отличная идея, глаза засияли, будто она нашла действенное средство от ужасной боли. — Я кровати к печке переставлю, комод — вот сюда, а сундук…

— А сундук между кроватей поместится, — помогла мать.

— Да… — Зельда углубилась в свой план.

— И будет совсем свободно… И очень хорошо…

— Мама, ты мне поможешь?

— Да хоть сейчас!

И мать с двумя дочерьми принялись за работу.

Через полчаса все было готово.

— Ах, как замечательно! — восхитилась Хайка.

— Великолепно! — сияя, согласилась Зельда.

— Лучше, чем было, — высказала свое мнение мать.

— Свободно, как в поле! — продолжила Зельда.

— Можно даже на шестнадцать пар кадриль танцевать, — расфантазировалась младшая сестра.

— А на восемь пар тебе мало?

— Ну, это я просто так сказала, — ответила Хайка.

Обе сестры и мать нарадоваться не могли.

— А смотрите, как странно, — пустилась в философию Зельда. — Почему мы давно уже все не переставили? В доме даже светлее стало, посмотреть приятно.

— Это всегда так, доченька, — наставительно сказала мать. — До хорошего дойти нелегко…

Вернувшись домой, Гершон замер на пороге и вытаращил глаза:

— Это что такое?

— Как «что такое»? — испугалась Зельда.

— Это что такое? Или я заблудился? — Немного придя в себя, Гершон в своей обычной манере заговорил образами.

— А что тебе не нравится? — спросила мать, тоже не без испуга.

— Где комод, и где сундук, и где кровати? Что-то я их не вижу. Может, я ослеп?

— Вот же они стоят… Мы их передвинули… — виновато объяснила Зельда.

— Зачем? — якобы хладнокровно спросил отец.

— Так лучше! — вмешалась маленькая Хайка.