Такие люди были раньше

Я сперва удивился, но вдруг до меня дошло, что это же сын Аврома-Эли Шлеймеле, который в минской гимназии учится, а на лето, значит, домой приехал.

Стою, уставился на него, хоть и понимаю, что неприлично вот так глазеть на человека, даже если он гимназист… А ведь я тоже времени даром не терял, кое-что успел за год: у меня в тетрадке триста сорок семь русских слов записано, и я все наизусть помню. И немецкий алфавит уже почти выучил… Короче, особо дивиться нечему… Хватит, думаю, его разглядывать. Подумаешь, фуражка и мундир с пуговицами! Лучше в окно буду смотреть. Но не так-то это просто. Все равно поглядываю на него украдкой, чтобы он не заметил. Но, как назло, стоит мне к нему повернуться, тут же взглядом встречаемся.

Ну и что, думаю, раз мы с ним старые знакомые, почему бы мне на него не смотреть? Когда кантор начнет «Шмойне эсре» повторять, наберусь храбрости, подойду, подам руку и скажу по-русски: «Здравствуйте!» Пусть знает, что я тоже не лыком шит.

Казалось бы, чего проще, но кантор уже до «Сим шолойм»[94] добрался, а я все стою, с духом собираюсь.

Ладно, дождусь, когда начнут свиток Торы читать. Тогда удобней будет. Но вот уже скоро мафтир[95], а я так и не осуществил своего плана. Только повторяю про себя: «Здравствуйте!» И вдруг слышу: «К Торе вызывается реб Шлейме, сын реб Аврома-Эли…»

Читать свиток в фуражке, в мундире с латунными пуговицами… Странно это выглядит, но я доволен. Раз его вызвали, значит, сейчас поближе подойдет.

Когда благословлял, он слегка запнулся, пару слов проглотил, но в целом ничего, справился. Сейчас дочитают, и я подойду, поздороваюсь. Лучше по-еврейски, а то еще вместо «Здравствуйте!» у меня получится «Ждравствуйте!» Со мной такое бывает. Вот будет ему потеха.

Дочитали, и я шагнул к нему, но меня оттеснили несколько прихожан, они тоже поздороваться захотели.

«Не пристало мне, — думаю, — вместе с этими невеждами…»

Лучше после молитвы.

И после молитвы Господь придал мне мужества. Подошел, подал руку и стою, молчу.

А он пожал мне руку и улыбнулся. Я совсем смутился. Выпалил:

— Вы гимназист! — А что дальше сказать, и не знаю.

— Да, гимназист. — Он опять улыбнулся. — А ты как поживаешь?

— Я… Я русский уже неплохо знаю, только словарный запас маловат…

— Ну, увидим. — Он снова пожал мне руку, и они с отцом ушли.

А мой отец подходит ко мне, довольный такой, и спрашивает:

— О чем вы разговаривали?

— Да так, — отвечаю небрежно, как взрослый, — о русском языке. Он меня спросил, что одно слово значит…

— Ну, а ты знал?

— Да! — говорю с гордостью.

Отец погладил бородку, кашлянул:

— Это неплохо, что вы с ним приятели. Можешь у него кое-чему поучиться немножко. Грамматика, счет, то, се…

Всю субботу отец смотрел на меня с уважением. Еще бы, я же с гимназистом говорил!

1909

Еврейское сердце

Берл был еще ребенком, когда узнал, сколько в мире евреев. Двенадцать миллионов! Так черным по белому было написано в еврейском календаре. Правда, в другом календаре сообщалось, что гораздо меньше, всего лишь восемь с чем-то, но Берл не поверил. Наоборот, он не сомневался, что на самом деле не двенадцать миллионов, а даже больше, потому что разве можно сосчитать всех? Вот, например, его младшей сестренке Динеле уже три года, а она до сих пор не записана. Он часто слышит, как мать об этом отцу напоминает. А сколько еще незаписанных детей в мире? Но не беда, Берлу и двенадцати миллионов достаточно. А станет еще больше! Ведь Бог благословил евреев, что их будет как песку морского. Правда, это легенда, в Торе много всяких легенд.

И эти двенадцать миллионов евреев мальчик Берл любил всем сердцем. Огорчало только, что они не живут бок о бок друг с другом, в одной стране. Жили бы они все вместе, было бы замечательно! Берла утешает только мысль, что Бог сам сказал, что рассеет евреев по всему свету, а потом соберет их. Рассеял Он их уже давно, пора бы и собрать. Но когда-нибудь непременно соберет. Берл знает, что Господь не врет: сказал, что евреи будут жить в изгнании — они и живут в изгнании. Значит, и все остальное, что Он обещал, тоже осуществится.

И потом, Берлу евреев и тут хватает. «В России, — читает он в календаре, — 5 000 000 евреев». Он пересчитывает нули. Вдруг ошибся? Нет, все правильно, пятерка и шесть нулей. Значит, здесь, в России, у Берла пять миллионов! В одной стране! С таким количеством евреев уже кое-что можно. Пусть Россия — тоже изгнание, тут евреев притесняют, но все не так ужасно. Дети ходят в хедер, есть синагоги, раввины, обрезание делают, свадьбы справляют. Чего ж Бога гневить? В Риме, в июне, было куда хуже. Берл об этом и из Талмуда знает, и из «Диврей йемей олам»[96], куда тоже изредка заглядывает, когда отца дома нет. Вышел тут недавно закон, запрещающий евреям шинки держать. Ничего страшного, будут держать лавки, успокаивает себя Берл. Тоже неплохой заработок. Или зерном торговать. Лишь бы им позволяли евреями оставаться. Для тринадцати-четырнадцатилетнего Берла это главное.