Такие люди были раньше

Вечером после работы мы собираемся прямо на улице, на одном и том же месте, где нас уже ждет наша пророчица Девора, наша Анна Исаковна. Мы подходим один за другим, и она рассказывает нам, учит нас и предостерегает.

Говорю вам, настоящая пророчица! Заранее знает, когда будет облава, никогда не ошибается. Своими предсказаниями немало наших рабочих от филистимлян спасла.

Образование у нее прекрасное. Наша Анна Исаковна гимназию окончила и за границей в университете училась. Кажется, она даже доктор, но все равно говорит с нами по-еврейски. И так говорит, будто ласкает нас, утешает. Даже непонятно, почему так: мы не националисты, но идиш обожаем. Это ведь наш язык. Не знаю, вправе ли мы так говорить. Вам-то можно, вы же не партийный… Слышали бы вы ее идиш! Чистый, как хрусталь. Никогда русских слов не вставляет, не то что некоторые…

Как я уже сказал, собираемся мы прямо на улице, причем на одной из самых богатых улиц. Представьте себе, мы, рабочие, приходим туда в нашей простой, бедной одежде, но все равно кажется, что мы собрались на праздник… Есть у нас еще одна партия, не буду говорить, как называется, так они собираются — знаете где? В сквере. Как вам это нравится? Рабочая сходка в сквере! Наша Анна Исаковна смеется над ними. Надо собираться на улице, демонстративно, чтобы всё видели силу рабочего класса и боялись. А эти — в сквере, где буржуазия… Потому что у них самих, в их партии, сильны буржуазные настроения. Так нам Анна Исаковна объяснила. Она что угодно объяснить может, с ее-то образованием. А говорит — заслушаешься! Для нас каждое ее слово свято.

Если вы думаете, что она такая же бедная, как мы, то вы ошибаетесь. У ее отца каменный дом, самый что ни на есть буржуй, а она — настоящая пролетарка. Ничего у родителей не берет, ни гроша, хотя, если бы пожелала, они бы ее всем обеспечили, но она не хочет! Если хотите ее увидеть, приходите как-нибудь на нашу сходку, вы ее сразу узнаете. Она идет себе потихоньку, а вокруг — целая компания, и следом еще одна группа, поменьше. Только, если захотите посмотреть на нашу Анну Исаковну, будьте осторожнее, а то как бы вас за шпика не приняли. Такое уже бывало. У нашей Анны Исаковны охрана всегда начеку!

1906

Революционер

Я не видал Хаима уже пару лет: когда началась реакция, я вынужден был покинуть город, где мы с Хаимом организовали три забастовки. Вернувшись под другим именем, я пошел к его родителям узнать, как он.

— Как ему удалось выкрутиться? — был мой первый вопрос.

— Повезло, — ответил его отец, либерально настроенный человек. — Как только вы уехали, начались ужасные, глупейшие аресты. Хватали лавочников и даже меламедов. Хотели даже арестовать и выслать казенного раввина[127]. Представляете? Нашего казенного раввина! Но Хаима не тронули.

— И как он поживает? — спросил я с любопытством.

Отец Хаима погрустнел.

— Да не больно-то хорошо. В меланхолию впал, по революции тоскует.

— А кто по ней не тоскует? — вздохнул я.

— И то верно, мы все тоскуем, но у него это выражается в особой форме. Из комнаты почти не выходит, целыми днями там сидит…

Я пошел к нему в комнату.

Он, конечно, сразу меня узнал, но ничуть не обрадовался. Будто вообще меня не заметил.

— Как дела, Хаим? Что-то ты совсем скис. Меня-то хоть узнаешь?

Он поднял на меня большие, горящие глаза и, мотнув головой, отбросил с высокого, белого лба густые, черные локоны.

— Узнаю. Внешне ты все тот же…

— Что значит «внешне»? — я посмотрел на него с подозрением.

— Внешне вы все — те же люди…

— А внутренне?

— А внутренне вы овцы!

Немного помолчав, я осторожно спросил:

— А ты?

— Я? — переспросил Хаим. — Я не такой, как вы.

— Что ты делаешь целыми днями?

— Я? — повторил он, и на его гордом лице появилась улыбка. — Я живу в мире революций!

— Как это?

— Тебе не понять. — Похоже, он не хотел пускаться в объяснения.

— Газеты какие-то читаешь… Интересуешься, что в Думе происходит?

Он усмехнулся:

— Для меня больше не существует ни газет, ни думы. У меня свои газеты.

— Какие?

— Какие? — переспросил Хаим. — Вот эти, напечатанные в те счастливые, свободные, исторические дни.

— Старые газеты? — Я вытаращил глаза.

— Ха, старые! — засмеялся Хаим. — Для меня они навсегда останутся новыми. — Он порылся в пачке газет, вытащил один номер и протянул мне, сверкая глазами. — Узнаешь этот номер, где был напечатан манифест рабочих депутатов? На, прочти! Прочти! — Он сунул газету мне в лицо. — Какие слова… Вот это сила!

— Но это же очень старая газета… — Я даже слегка испугался.

— Ну, вот и читай свежие газеты, где только нытье да унизительные просьбы… А я, братец, не могу их читать, мне тошно становится. Надоело! Хочется смелого, свободного слова!

— Ну, перечитаешь ты все свои газеты, а дальше что?

— Дальше? Мне достаточно того, что я их читаю, — ответил он гордо. — У меня в комнате описания всех революций, во всем мире, во все времена. Афинские, римские, французские, итальянские, австрийские, испанские… Моя комната — гнездо мировой революции!

Его глаза сверкали, а я смотрел на него с изумлением. После паузы я спросил:

— А реакция в России?..