Такие обстоятельства

Из забавного в поездке я подготовил розыгрыш: мол, нам втихаря удалось посетить Бразилию. Доказательством этого выдавались фотографии бразильского карнавала на парижских улицах, свидетелями которого в поездке оказались мы.

Минул второй полёт. Мы с Машей и французской командой выступали в нём в новом амплуа. Негласно недоброжелательно проявлял себя руководителем полётов Воробьев.

Второй французский космонавт славный парень Мишель Тонини оказался на высоте. Неприятным оказалось событие, когда полёт приближался к концу. В заключительных сеансах по договорённости в главном зале управления ГЗУ должны были вывешены французские плакаты. Они появились в зале по сторонам экранов, но затем отчего-то были сняты, по слухам по распоряжению руководителя полетами. Передавали его слова: «Мы неделю потешали в сеансах всю Европу и не имеем ничего». Чего он хотел от рекламных акций французов? Я пробовал его убеждать.

– Есть международные обязательства.

– И что? Хватит пудрить мозги.

«Мы отвечаем за информационную программу, а что ему? Какую он ищет выгоду? Что можно сказать на это? – думал я. – Обязательства принимались на высшем уровне. За невыполнение по головке не погладят. Изменилось время? Настала пора взаимной выгоды, которую он просёк? Теперь будет ставить палки в колёса и превращать дело в торговлю. А я из прошлого, сохранился таким, и нам с ним не по пути.

С Воробьевым мы до этого долгое время не общались. Как -то раз всё же пересеклись. В ЦУПе отмечался успешное окончание этапа американской программы. С Воробьевым мы остались за столом один на один.

– Ты не попал в струю, – заметил он. – Не понимаешь, куда дует ветер.

– Мы вроде не о чём не договаривались.

– Не нужно договариваться. Нужно понимать.

– Извините, я мысли не умею читать.

– Другие умеют.

– Не по адресу.

По сути, мы повторили наш разговор год назад, когда он был в космосе. Я ему объяснял по громкой связи инструкцию, которую он сходу забраковал.

– Ты лучше скажи…

– А что непонятно?

– Всё.

– Другие понимают.

– Сева, кончай заниматься словоблудием…

Тогда он казался правым. Он был в полёте и громкую связь слушали многие. Я объяснял и это имело смысл, хотя мы остались при своём.

Теперь нарушались обязательства. Объясняться бесполезно. Нужно искать управу. У вышестоящего начальства. И я бегу по служебным институтским коридорам.

За оформление ГЗУ отвечал не руководитель полетов. Это дело администрации ЦУПа, но ему подыгрывали из соображения политкорректности. Права качать, не к руководству полётом я бегу, а к Николаю Аполлоновичу Анфимову, Коле Анфимову, знакомому ещё по НИИ-1, а теперь здешнему боссу.

Вспомнит ли он меня? Когда-то мы с ним были попутчиками на жизненном полустанке, в НИИ-1 авиационной техники. Тогда я впервые докладывал свою кандидатскую диссертацию, а академик Георгий Петров, зав четвёртой лабораторией заметил:

– С этим к нашим пограничникам, – имея в виду обращение к специалистам по пограничному слою.

Мы тогда с Николаем были на равных. Он читал диссертацию. Он оппонировал её исходному варианту.

Свою лепту внёс тогда Раушенбах. Его коллега «по станку» в пятой лаборатории в своей диссертации занимался чем-то подобным, и божьим ужасом для него был генерал-майор Академии Химзащиты Михаил Баранаев, знаток этой области.

– Уж если генерал одобрит, – рассуждал Раушенбах – то можно смело защищать. И то, что Баранаев отнёсся ко мне крайне доброжелательно, стало знаковым для него. Впрочем, диссертацию тогда пришлось отложить. Прочих дел было по горло.

Вспомнит он теперь меня? Многое изменилось с тех пор. Тогда с колиной женой мы плавали в бассейне комплекса «Динамо», а друг мой Юра Спаржин рассказывал байки из молодости о коке Коли и узких брюках. Мы были ровесниками. Он моложе чуть. Да, мало ли что когда-то с нами было. Ну, были рядом, однако в разные стороны ушли тогда наши поезда. Потом, извините, иное дело. Последовал колин резкий взлёт вместе с его тогдашним шефом. Теперь на кабинете его табличка «Руководитель института», и на него моя надежда.

Как могу убеждаю «Колю» остановить беспредел. Я излагаю, а он молча слушает. В приёмной встречаю нашего «вице» Виктора Легостаева, тоже выходца из НИИ-1. Прошу его поддержать меня.

Тогда «наше правое дело», слава богу, удалось. Ситуация разряжается, а в результате на меня рисуется зуб руководителя полётами, который ничего хорошего не сулит. Всё это – невидимые миру слёзы и наша жизнь. Были и прочие недомолвки, сбои сеансов, их переносы, хищения французских рекламных проспектов в ЦУПе, и мы с облегчением вздохнули, когда полётные перипетии закончились.

Меня корёжит некая беспардонность поведения. Мне вспоминаются босые ноги шефа. Когда, знакомясь, он пригласил меня к себе домой и сидя на кухне в разговоре шевелил пальцами босых ног. Не совмещалась моя тогдашняя эстетика с его бытовой бесцеремонностью. Возможно, именно она стала истоком нашего противостояния. Всего лишь первой каплей, не очень замеченной и случившейся давно.