Английский вариант Просвещения, возникший в послереволюционное время, был лишен ниспровергательных настроений, свойственных просветителям из стран континентальной Европы, особенно просветителям французским. Имея ту же теоретическую платформу, Просвещение в британском обществе было нацелено на решение других задач. Не пафос разоблачения старого жизненного уклада, а внедрение новых ценностных ориентиров, учение о том, как жить в изменившихся условиях, составляют стержень английского Просвещения. В частности, важно отметить значимость социальной проблематики, вопросов личностного поведения и самореализации. «Особенность английской просвещенческой социальной этики состоит в поиске ответа, как сделать мир безопасным для эгоистов, как порядок можно поддерживать в индивидуалистическом обществе».[112]
Для английских просветителей новое общество было не идеальным «царством Разума», каким оно виделось их континентальным коллегам, жившим в условиях абсолютистских порядков, а беспокойной, раздираемой противоречиями реальностью. Еще в первые годы XVIII века философствующий сатирик Б. Мандевиль в «Басне о пчелах» изобразил современное ему английское общество в виде человеческого улья, в котором каждая «пчела обогащалась, как могла». С некоторым даже восхищением автор писал: «…не перечесть все их проделки: навоз – и тот бывал подделкой». Венчает эту картину всеобщей борьбы за выживание и преуспеяние неожиданный вывод: «Пороком улей был снедаем, но в целом, он являлся раем». Мандевиль признаёт: пути назад нет, надо научить людей жить в существующем обществе, сделать его приемлемым для обитателей.
Поэтому в английском Просвещении внимание было главным образом сфокусировано на теме воспитания человека, вынужденного жить в новом обществе. Признавая, что «английское Просвещение целиком сосредоточилось на концентрированной безудержной защите прав»,[113]
не надо забывать, что в глазах общества интерес представляли «права» только одной половины человеческого рода – мужской.Женщинам оставалось приспосабливаться к существующему порядку вещей, исхитряться извлечь для себя нечто, что способно было сделать их существование более комфортным. Положение женщины в английском обществе оставалось прежним (собственность сначала отца, потом мужа), сохранялось прежнее к ней отношение. Вот характерное высказывание, приписываемое английскому поэту А. Поупу: «То, что считается добродетелью в женщине, очень разнится с тем, что под этим подразумеваем у мужчины. Очень хорошая женщина представляла бы собой очень жалкого мужчину».[114]
А поскольку мужчина воспринимался как олицетворение рода человеческого и венец творения, «очень хорошей женщине» отводилась роль «бледного» его подобия. Вместе с тем откликом на запросы времени стало признание необходимости воспитания и обучения девочек.Девочки из аристократических семей получали воспитание дома. Первыми их наставницами были матери и бабушки, объяснявшие им правила поведения, знакомившие с дамскими рукоделиями и основами ведения домохозяйства. Учителей приглашали для обучения этикету, игре на музыкальных инструментах (лютне, гитаре, виолончели и других), танцам, пению. Чтение, письмо, иногда иностранные языки они осваивали, как правило, вместе с братьями, для которых отцы не скупились приглашать специальных учителей. Местный священник знакомил их с основами Священного Писания.
Интересным образчиком того, какие требования общество предъявляло к юным леди, служит написанное в 80-е годы XVII века для младшей дочери Г. Севилем, маркизом Галифаксом, специальное наставление воспитательного характера. Центральная идея этого сочинения сконцентрирована в словах: «Ты должна принять за аксиому неравенство полов и то, что для лучшего устройства мира мужчинам отведена роль законодателей, поскольку они обладают лучшим умом, нежели женщины».[115]
Стоит остановиться на приведенном высказывании маркиза Галифакса чуть подробнее. Что это – свидетельство «мужского шовинизма»? Или проявление отцовской заботы, желание убедить дочь принять реалии жизни и тем самым уберечь ее от невзгод неравной схватки с устоявшимся порядком вещей? «Заклинаю тебя, моя дорогая, исполнить эти заветы отца, чьи помыслы только о тебе и твоем счастье…»[116]
Ведь судьба бунтарей (а особенно бунтарок) редко бывает благополучной. В случае с Элизабет Севиль всё пошло по проторенной тропке: девушку выдали замуж за лорда Честерфилда, она стала матерью известного политика и просветителя Ф. Д. Стенхопа, графа Честерфилда (автора «Писем к сыну»).Первое, что следует отметить в сочинении маркиза Галифакса, – это фиксация традиционного распределения гендерных ролей, второе – признание необходимости