Такое долгое странствие

– Я не был сегодня у Диншавджи. Я ездил в Бандру, в церковь Марии Нагорной.

Она была ошеломлена.

– В церковь? Вот так вдруг?

Он снова сел и подпер рукой подбородок.

– Не волнуйся, я не сменил веру. Просто утром я встретил Малколма Салданью на рынке Кроуфорд. Удивительно: мы разговорились так, словно никогда не расставались. – Он пересказал ей легенду о Марии Нагорной. – Малколм говорит, что чудеса по-прежнему случаются каждый день.

Она прекрасно все поняла. В конце концов, и она, и Густад двигались в одном направлении, просто разными дорожками.

– Но одно очевидно, – с горечью сказала она, – для Диншавджи чуда уже не будет.

Она ласково тронула его за плечо.

– Ты сделал все, что мог. Это не твоя вина.

Ее попытка утешить пронзила его, как стрела обвинения. Он вспомнил незаконные депозиты, жалобы Лори и последовавшее молчание Диншавджи. «Это была моя вина. Все изменилось после того, как Диншу затих. Я заставил его затихнуть».

– Он болел очень давно, – снова попыталась Дильнаваз. – Вспомни, как он выглядел, когда пришел на день рождения Рошан.

– Да. Я помню. – «По кочкам, по кочкам, скрипит еще моя тележка, – снова и снова звучало у него в голове. – По кочкам, по кочкам, скрипит еще моя тележка». «И вот наконец его тележка остановилась, кончились ее скитания. Настал покой для моего Поэта-лауреата».

– Поплачь, не сдерживай слезы. – Она наклонилась над его стулом, чтобы обнять его.

Он поднял глаза, горевшие от непролитых слез, и с вызовом посмотрел на нее, чтобы она увидела, что глаза у него сухие и немигающие. И только после этого тоже обнял ее. В этот момент в комнату вошла Рошан, обрадовалась, видя своих родителей обнимающимися, и попыталась обнять их обоих своими тонкими ручками. Густад усадил ее к себе на колени.

– Как ты себя чувствуешь, сладкая моя девочка?

– Нормально. – Она внимательно всмотрелась в их лица. – А почему ты такой печальный, папа? – Коснувшись пальцами кончиков его губ, она попыталась растянуть их в улыбку и от этого захихикала сама.

– Потому что мы получили печальное известие, – ответила за него Дильнаваз. – Помнишь Диншавджи, который приходил на твой день рождения?

Рошан кивнула.

– Он все время щекотал и смешил меня и еще читал стишки: «Шелаю здоровья и денег побольше».

– Какая память! Умница ты моя.

– Он был очень болен, – продолжила Дильнаваз, – лежал в больнице, а сегодня умер, отправился на небеса, к Дададжи.

Рошан серьезно обдумала эти слова.

– Но я ведь тоже очень больна. Когда я отправлюсь к Дададжи?

– Что за дурацкий разговор! – Густад нарочно сделал вид, что сердится, чтобы скрыть страх. – Ты не очень больна, тебе уже гораздо лучше. Сначала ты вырастешь, выйдешь замуж, у тебя будут дети. Потом они тоже женятся, и у них будут свои дети, а ты станешь старенькой-старенькой досси[260], прежде чем Дададжи заинтересуется тобой и призовет тебя к себе. – Он укоризненно посмотрел на Дильнаваз – зачем она это сказала? – и, прежде чем отправиться в больницу, крепко обнял их обеих.

Во дворе гремел голос Кавасджи:

– Завтра – утро понедельника, Ты это знаешь? Семейство Тата соберет совет директоров! Когда Ты будешь осыпать их своими милостями, не забудь и о нас! Стань наконец честным! Бас, хватит уже…

Его перебил пронзительный вопль миссис Пастакии:

– Да заткнитесь вы уже, старый дурак! У меня голова раскалывается!

Интересно, где ее муж, подумал Густад, почему он позволяет ей так разговаривать с его отцом?

II

Часы посещений закончились. Он объяснил дежурной медсестре, почему он здесь, и она повела его в палату.

– Когда он скончался?

Она сверилась с часами, приколотыми на груди.

– Чтобы назвать точное время, мне нужно посмотреть в записи. Но приблизительно это было два часа назад. Перед тем как потерять сознание, он стал испытывать невыносимые боли. Пришлось вколоть ему большую дозу морфия. – Голос у нее был резкий и отдавался эхом от стен коридора. Болтливая. Обычно у них нет времени, даже чтобы ответить на простейший вопрос. Они грубые, как бешеные суки. – Очень жаль, что с ним никого не было, – укоризненно продолжила сестра. – Вы его брат? Двоюродный брат?

– Друг. – Вот же, сует свой нос… Не ее это дело.

– А-а, – сказала медсестра, как бы снимая с него обвинение, но и этот шип, терзавший его вместе со многими другими, остался. «Последний день Диншавджи я провел с Малколмом. Оставил его умирать, недоумевая, почему меня нет рядом».

– Ну вот, пришли, – сказала сестра.

– Он все еще в палате?

– А что делать? Если есть свободная комната, пациента перевозят туда. – Она произнесла «пацента». – Если нет, мы ничего не можем сделать. – Он удивился, что она использовала слово «пациент», а не «покойный» или «тело». – Вот почему мы всегда хотим, чтобы родственники пришли поскорей и все организовали. Нам так не хватает свободных коек.

– Его жена там?

– Думаю, да, – ответила сестра, останавливаясь перед дверью.

Густад нерешительно вошел в палату и посмотрел в направлении кровати Диншавджи. Женской фигуры, бдящей у постели покойного, не было. Он окинул рассеянным взглядом ряды спящих больных, услышал их посапывания и храпы.