Такое взрослое детство

Как было не завидовать Скворцовым? Я не помнил, когда мясо видел, а они каждый день ели его досыта. Куреневские колхозники о мясе пока и не думали — хлеба настоящего досыта бы есть. «С хлебом, с огородом, с коровой можно жить и не тужить», — рассуждали куреневцы. А что досыта хлеба будет к зиме в каждой семье — никто и не сомневался. На Большие гари шибко надеялись. Не помешало бы ничто весь урожай собрать до колоска.

НА РЫБАЛКУ В ИВКИНО

Почему-то на следующий день после истории с лосем отец за ужином объявил, что отпускает нас с Колей на два дня на рыбалку. Не ждали и не гадали мы, что так повезет.

— Только в Ивкино идите. Здесь на озере нельзя — увидят. Еще скажут: рыбу себе ловят и трудодни получают, — пояснил отец, заметив нашу радость. — Заночуете на том берегу Емельяшевки в избушке. Там их две стоит на омутах: на Малом омуте — старая, на Большом — новая.

— Под рыбу-то что взять? — спросил возбужденный Коля, собираясь поймать ее бог знает сколько.

— Да вы хоть сами досыта наешьтесь, — ответила ему мать, знавшая, что мы уже и забыли, когда ели мясо или рыбу досыта. Наши сверстники полавливали ее в озере ранними утрами. Они на работу намного позднее нас выходили — со всеми колхозниками, у них и время иногда выкраивалось на рыбалку. У нас же вовсе не было времени да и сил тоже.

Отец с матерью остались пасти стадо, а мы чуть свет шагали сосновым бором на Ивкино. На то самое Ивкино, где мы с отцом когда-то жили в бараке и скоблили бревна.

Манило безлюдное Ивкино: наедимся рыбы до отвала, будем ночевать в лесной избушке и, самое главное, там не придется пасти коров. А ночевать совсем не страшно, ведь нас двое. Мы несли в паеве черный котелок, соль, топорик, длинный перемет и несколько картошин для ухи. По обоюдному мнению, ведерной паевы под рыбу должно вполне хватить. Ведь мы и сами много съедим. А принесем домой полную паеву — нас еще не раз отпустят на рыбалку.

Стало жутковато немного, когда поравнялись с местом, где медведь вороного меринка задрал. Промчались мимо него с таким ощущением, что страшный зверь вот-вот зашабарчит по лесу сзади и кинется на нас. Хоть и знали уже, что медведь не терпит запаха человека — издалека унюхает его и, поминай как звали, в два счета драпанет, а все равно жутко было.

От Сухого болота тоже лесом шли. По нему когда-то пронесся верховой пожар. Сухие, почерневшие стволы деревьев и высокие обгоревшие пни торчали огромными потухшими головешками из занявшегося под ними березняка-оглобельника. Потом перешли поляну, и дорожка повела в спелый сосняк с кустами голубики у ног. Ягод на них — хоть засыпься.

Ивкино открылось враз, у стены спелого сосняка. Там стояли те же постройки. Только оконные рамы повынуты и на чердаках стопами сложены. Давно уже никто не жил здесь, от всего несло глубоким запустением. Крапива и багульник чувствовали себя неуязвимыми хозяевами, обступили все строения. А возле бывшего конного двора крапива, выжив другую траву, вообще чувствовала себя госпожой и буйствовала как хотела.

И та самая конюховка с широкой, но низкой завалиной, все еще исправной, ждала кого-то. Может, того шорника и конюха. И та же тропинка бежала от нее к речке по крутому спуску меж кустов шиповника. И та самая вместительная, черная от смолы, дощатая лодка покачивалась в заводи за знакомым кустом ивы. Так же, как и тогда, ровно бежала Емельяшевка, поворачиваясь правым боком под яром и шлифуя его серую глину. Так же по тому берегу прогуливались длинноногие кулики, ровно на ходулях. Даже ветки тальника над рекой качались так же спокойно и равнодушно, как в те минуты, когда здесь я не сумел справиться с лодкой и уже видел себя мертвым на дне… Не полюбившееся когда-то мне Ивкино теперь волновало. Оно показалось мне каким-то редким сказочным местом, переполненным тишиной. Ни коров, ни боталов, ни трубы. Кругом глухомань, всеми забытая. И в этой глухомани таежной мы с Колей вдвоем.

Переправившись на тот берег, мы надежно привязали лодку в кустах тальника и со всем скарбом отправились вниз по течению искать Малый омут и избушку возле него. Тропинка вилась подле берега речки, а когда речка кидалась вправо, тропинка резала лес напрямик, спешила наперехват. Избушку нашли сразу, потому что в нее уперлась тропинка. Она стояла шагах в десяти от омута под старыми больными осинами вся черно-серая и сгорбленная от старости, чуть выше моего роста. Оконце, как в курной деревенской бане, — по толщине бревна. На пологую, замшелую земляную крышу — потолок избушки — взобрался кипрей. Выше меня выдурил — хоть литовкой коси, чтобы согнать его оттуда. Дверь низенькая, порог высокий, до колен. Внутри все прокопчено дымом — черным-черно. Потому что печки не было, а только место под костер в углу. Над ним дырка в потолке для дыма. У стенки нары голые. Угол глиной обмазан, чтобы не загорелся от костра.