Такое взрослое детство

И вот в одну из тех осенних ночей Пароход на пастбище оплошал — увяз в топком болоте холодном. Конюхи не вдруг хватились его. Пока искали да вытаскивали, его ноги здорово одубели. Греть да растирать их пришлось. Про это и сочинил Илья Симоновский стишок. Кончался он такими строками:

Пароход завяз по брюхо,
Пароход зажат кругом.
Может, скажете на ухо,
Что с ним станется потом.
Дайте ходу Пароходу,
В Пароходе тоже прыть.
Хоть и лошадь, а свободу
Не откажется любить.

Хоть и смеялись все, а кто-то, видно, в этом стишке углядел крамолу: может, вовсе и не о Пароходе думал Симоновский, когда писал, а про кулака бывшего, сосланного, которого зажали, мол, и нет ему ходу, полной свободы. Уж как там думали, не знаю, но после праздника Илью вызвал приехавший уполномоченный НКВД Гольцев. После разговора с ним Илья больше не выступал со сцены со своими стихами, даже писать их перестал. Говорили, будто его не забрали только из-за отца.

Отец Ильи головой болел. Так заговаривался, что иной раз ровно дитя несмышленое нес всякую несуразицу. Больше дома сидел и на скрипке пиликал. Из дома выходил только, чтобы попросить людей скрипку ему настроить. Вовсе не мог играть на скрипке и раньше не играл на ней, а считал себя знаменитым скрипачом. И не получалось у него потому, говорил он, что некому в целом поселке скрипку настроить как полагается. Это сказывалось старое ранение в голову, полученное в гражданскую войну от белого офицера. Он даже Буденному писал жалобы, что некому скрипку настроить, но Илья незаметно рвал эти письма. Любил он отца, заботился о нем.

А когда разобрались, что он и в самом деле в Конной армии Буденного воевал, то привезли нужные бумаги, и Илья повез отца куда-то на юг — бесплатно лечить. Ему предписывалось постоянно находиться при отце, а проживать они могли, где хотели.

Только никуда в другое место Симоновские не поехали жить. После долгого лечения они оба вернулись в Куренево, в колхоз.

Да и не только они вернулись. После многие, кто в первые годы сбежал из ссылки, повозвращались в свои семьи. Вернулись, потому что из писем знали: хорошо живется в куреневском колхозе, хлеба — девать некуда, достаток пришел.

ЛОКОМОБИЛЬ И ТРАКТОР

Школьная таборинская зима мчалась быстро. Но первые месяцы не хватало еды. С попутными подводами нам посылали промерзшие за дорогу круглые буханки хлеба, замороженные круги молока с желтым верхом от сливок и водянистым низом. Сливки соскабливали ножом и съедали раньше молока. Картошка, пока ее везли до Таборов, замерзала, делалась твердой, как голыши. Оттаявший хлеб крошился пуще черствого, а картошку вари не вари — все равно как резиновая, да еще горчит.

Выручал домашний крахмал — почти каждый день кисель варили. Разведешь крахмал в кружке сырой водой, бух его в чугунок с кипятком, помешал ложкой — и готов кисель. Только безвкусным и бесцветным был он — вода и крахмал. Если бы сахар туда сыпануть, другое бы дело. По не было тогда в Таборах сахара. Да и покупать его — за какие шиши? Где бы, к примеру, нашим родителям денег взять, если на базар нести нечего и базара вокруг — ни одного? Деньги водились только в тех куреневских семьях, где кто-нибудь зимой на лесозаготовках работал. А присланных матерью готовых глухарей мы поедали с волчьим аппетитом. Того, что мать растянула бы на месяц, нам и на неделю не хватало.

Подводы из Куренево в Таборы приходили редко, и мы иногда перебивались кое-как. Когда шли из Таборов домой на первые зимние каникулы, то не у каждого было чем перекусить в пути.

В первый вечер каникул отца было не узнать — разговорчивый, веселый. А все оттого, что хлеба на трудодни получил — девать некуда и еще в окончательный расчет ожидал получить не меньше.

— Куда его столько? На два года с гаком хватит, если совсем никому в семье не работать, — с откровенной гордостью сказал он за ужином.

— Ты сперва получи все, а после будешь гадать, куда с ним, с хлебом, — перебила его мать, до конца не верившая, что нам столько хлеба отвалят на трудодни.

— Ссыпать-то некуда. Колхозные амбары трещат от хлеба — забирать велят. Может, продать лишнее, деньгами с колхоза получить? Многие так делать будут. Деньги не зерно — не сгниют.

В этот вечер от отца мы узнали, что недавно на сходе решили: кто желает продать колхозу свой лишний хлеб — пожалуйста. Колхоз вместе со всеми излишками продаст его по твердой цене государству. На этом же сходе Наюмов доложил, что на колхозном счете в банке накопилось чертова пропасть денег и еще от продажи государству излишков продукции много поступит в ближайшее время. Часть уйдет на погашение государственного кредита, а остальные надо употребить с толком в нужное дело. Нечего им в банке валяться. Но куда употребить? Затем и собрались, чтобы решить, куда.