Такое взрослое детство

Выйдя победителем, я стоял в тени, утирал рукавом потное лицо, а выгоревшее черной заплатой место только жидко дымилось. Убедившись, что огонь в этом месте больше не вспыхнет, я, мокрый от пота, с черными, как головешка, руками направился к Петровым. Но на пути снова такой же очажок пожара, чуть побольше первого. И его давай тушить. Что за чертовщина такая? Как будто кто нарочно поразбросал по лесу горящие спички.

Затушив и это место, я помчался к Петровым. Еще издали послышался слабый шум, нарастающий по мере моего приближения, а когда близко подошел, увидел страшную картину: все высохшее моховое болото охвачено пожаром, клубы дыма, подпираемые снизу огнем, выворачивались откуда-то из-под земли и судорожно устремлялись вверх и вширь. Все, что могло гореть, горело с каким-то диким гиканьем, шумело, трещало. Пламя сотнями языков азартно-торопливо ползло по земле наперегонки, брило ее догола, а добравшись до хвойного молодняка, с бешеным визгом и дробным треском устремлялось до макушки по сучьям, оставляя от дерева только черный, безжизненный скелет. Все кругом в необузданном, свирепом порыве бесилось, гулом гудело, стонало. Казалось, всесильная и властная тайга стонала от боли, а может, и от обиды, что вечно беззащитна она перед своим исконным врагом — огнем.

Петя с отцом стояли в стороне от горевшего болота и беспомощно смотрели на разгул стихии. Они выглядели расстроенными и растерянными — их траву косил огонь. Петин отец, болевший желудком, с ужасом на лице не отводил от пожара глаз. Он то задергивал, то раздергивал зашморг кисета с содой, посылал ее щепотками в рот, усердно крестился и бормотал молитву. Он так был удручен пожаром и так преданно молился, что на меня внимания не обратил, когда я к ним подошел. А Петя неловко улыбался мне: смотри, дескать, какой у меня отец отсталый, набожный.

Пожар бушевал с новой силой, выбираясь из болота на гривы с сухой, как порох, сосновой иглой под ногами. Ее там толстый слой лежал — сосны годами иголками сыпали.

— Вот что, дети, — обратился к нам старший Петров. — Тут творится не разбери-поймешь что. Надо народ поднимать, треногу бить.

— Мы тушим огонь в одном месте, а в других он нас обгоняет, — сказал Петя. — Бились, бились, и никакого толку. Я чудом дымом не захлебнулся… А ты почему долго не приходил?

— Я тоже тушил, в двух местах. Потушил. Еще разгореться не успел. Ты же, Петька, мимо тех мест бежал. Не видел, что ли, пожара-то?

— Это где? — удивился Петька.

— Там, за лощиной, в бору, — ответил я, показывая в ту сторону рукой. — Я своими глазами видел, как тебя липняк проглотил, как твои ноги мелькнули.

— Ты что городишь? Какой липняк?

— Ты каким местом бежал сюда: дорожкой или напрямки лесом? — допытывался я, почувствовав что-то неладное.

— Ясное дело, дорогой. Лесом я зачем пойду? Чтобы заблудиться, что ли?

— Но я же хорошо видел, как в липняке скрылся человек, как метнулся туда, — недоумевая, обратился я к Петиному отцу, — Я подумал, что это он, Петя, торопится к вам сюда, а он, оказывается, с дорожки и не сворачивал. Что же тогда получается?

— А чепуха на постном масле получается — вот что. Час от часу не легче, — вздохнув, сказал старик, задумался, перекрестился. — Не было печали, дак черти накачали… Кто бы это мог быть, по-твоему?

— Не знаю, не приметил. Только как ноги мелькнули, видел.

— А не померещилось тебе?

— Нет, не померещилось, — ответил я твердо.

Помолчали стоя, глядя на пожар и строя догадки, кто бы это мог скрыться в липняке.

— Что ж мы стоим, дети? — спохватился Петин отец. — Надо же что-то делать. Дело-то наше из рук вон… Ты куда теперича?

— К отцу сгоняю, расскажу про все, потом разыщу телят и в загон загоню.

— Тогда мы с Петром домой направимся, чтобы людей сюда занарядили с утра. Да и о бродячем человеке скажем, кому след… Пошли, Петро.

Я вернулся к избушке, взял уздечку, разыскал за рекой Оракула, забившегося в кусты от слепней, оседлал его и где рысью, где галопом помчался к отцу, чтобы вернуться засветло. О телятах забота не брала, знал, что от реки никуда не отшатятся и дальше Большого омута не уйдут… Когда примчался к отцу, малиновое солнце уже накатывалось ободком на вершины сосен за рекой. Приметив меня еще издали, отец догадался, что случилось что-то — зря не приеду.

— Поезжай обратно, забери телят и жди меня в избушке. Я уже иду. А ночью пожар головы не поднимет, не бойся, — спокойно сказал он, когда я ему про все выложил по порядку, даже про то, как кто-то в липняк сиганул от меня.

Спокойствие отца передалось мне, и я на обратном пути ехал не спеша, думая о пожаре. Скорее всего лес кто-то поджег умышленно. Сам по себе загореться он не мог: ни молнии, ни грозы, ни облачка на небе. Если подумать, что в том моховом болоте пожар начался от неосторожности человека, потому что по его краю дорога шла, то как могло загореться в тех двух местах, где я потушил? Искра из болота попасть туда не могла — далеко было, ветер слабый дул и вовсе в другую сторону… Значит, поджигал тот, кто метнулся в заросли липняка.