Такое взрослое детство

Я, когда хотел, ловил за рекой Оракула, приводил к избушке, седлал и катался верхом. Только сказано, старый: рысь мелкая, часто запинался передними ногами, нуждался в кнуте или вице. Я даже на нем попробовал телят пасти, но в первый же день разочаровался. В лесной чаще удобнее пешком — везде пролезешь. Больше в поводу водил, от овода и слепней ему, бедняге, никакого покоя не было. Только то и делал, что мотал головой и хвостом хлестался.

Повесил ему на шею ботало, переправил за реку, спутал и отпустил: бреди, куда хочешь, но недалеко — вдруг потребуешься. За продуктами отец уже не пешком ходил, а верхом ездил. Но скоро колхоз ему двуколку старую дал — не любил он верховой езды.

Коли с нами уже не было. Он готовился к экзамену в техникум, поэтому дали ему работу возле поселка, чтобы вечерами заниматься было время.

Пришел в полдень в Ивкино колхозный фельдшер Сушин-ский, принес нам распечатанный конверт с письмом, мать прислала. Он пришел фитили на карасей поставить. Сперва лег на завалину, погрел на солнце больные ноги с закатанными выше колен штанами, потом отдал письмо и ушел к старице. Отец прочитал письмо и затяжно, с болью простонал. Письмо было из Москвы от чужих людей, с которыми наша Тоня работала ткачихой. Они писали страшные слова: Тоня, жившая под Москвой, в Вешняках попала под электричку — сорвалась с подножки переполненного вагона на полном ходу и угодила под встречный поезд… Хоронили всем цехом. Они еще писали, что беда стряслась за неделю до свадьбы, посватался инженер, хороший человек, партийный.

Отец ушел за сарай, сел на пень, а я, опершись плечом о сосну, глазами, полными слез, смотрел на его одеревеневшую спину и слышал редкий, протяжный стон. Мне было невыносимо жалко Тоню, отца, мать, которая одна там дома руки ломала. Ее соседи отхаживали.

После этого несчастья мне вовсе стало тоскливо. Отец замкнулся, стал с собой шептаться, у него на время ко всему руки опустились, не скоро в себя пришел…

Потом Славка наведался и пожил с нами. Он уходил со мной в лес, и когда телята паслись спокойно, я читал вслух «Отверженные» Гюго из колхозной библиотеки или мы разыскивали бандитскую землянку, о которой прошлой осенью рассказывал охотник Иван Скворцов. Даже лопату с собой носили. Каждая ямка, впадина в лесу настораживали нас: вдруг это обвалившаяся землянка.

Вечерами мы с ним примащивались на краю обрывистого берега Емельяшевки, и я играл, что мог, на клубной мандолине, а по реке далеко-далеко неслись звуки музыки. Славке нравилась моя игра — с открытым ртом слушал. А мне хотелось лететь самому за этими звуками куда-то далеко. Пожалуй, туда, где теперь находился Коля. Скучал я по нему. Ведь столько с ним бок о бок прожито, столько перенесено всякого — и ни одного обидного слова. Хоть кто заскучал бы.

А у Славки в то лето особая забота появилась. Я в лесу, недалеко от избушки, чуть на тетерку не наступил. Она сорвалась с гнезда — и бежать с растопыренными крыльями, ровно подбитая. Это она меня от гнезда отводила. Кто не знает этой птичьей хитрости? Думает, побежит человек догонять ее и гнездо потеряет. В гнезде лежали веснушчатые яйца. Я показал его Славке, и он стал заботиться о тетерке, корм носил. Может, она корм съедала, может, грызун какой — мы не знали. Но нам все равно было приятно — думалось, что тетерка. Славка каждый день навещал ее, она уже привыкла и не убегала из гнезда, спокойно высиживала своих тетеревят. В первый проливной дождь Славке жалко стало тетерку, он решил приладить над гнездом крышу из бересты, но отец отговорил: птица может насовсем гнездо покинуть из-за крыши.

Все еще убитый горем отец отыскал далеко от Ивкино, за рекой, маломальскую траву (мышь пробежит — видно). Колхоз ту траву бросовой посчитал, а он решил лучшие места выкосить. Ушел на неделю. Ночевал в бараке на бугре под Чулино у пастуха старика Забелы, который тоже от нашего колхоза пас телят, но только телок.

Мы со Славкой вдвоем жили. Непривычно было без отца, да и хлопотно: сами еду на костре готовили, дрова сухие добывали, прибирали в избушке и возле нее, мыли посуду на реке. Да мало ли забот по дому? А еще надо утром не проспать. IIри отце, бывало, пригонишь телят в знойный полдень и бултых в реку, купаешься, сколько тебе захочется. А теперь мне не до купания стало, не до развлечений — хозяином остался как-никак.

Но пришел в Ивкино один из моих друзей Петя Петров со своим отцом траву на сено поискать, и стало весело. Мы все Пете охотно показали, рассказали про Ивкино и вместе искупались…

Я все расхваливал и расхваливал свое Ивкино, потому что и вправду было чем гордиться. Избушка, как в сказке, ласково прижималась к высоченным соснам и с доброй улыбкой глядела окнами на их медные бока. Цвет что у сосен, что у нашего медного ковшика — одинаковый. Только у сосен снизу медь темнее, а к вершине — ярче. Или стоишь у реки на крутике за избушкой, смотришь на запад, а на том берегу деревья перешептываются. Здесь и солнце всегда с большим опозданием заходило. В другом месте уже сумерки, а в Ивкино солнце еще выше горизонта.