Такое взрослое детство

В отгороженном конце нашего барака жил одноглазый, щуплый, задиристый старик с женой — школьный конюх и возчик. У барака стоял дощаный сарай для школьного вороного меринка, вечно прижимавшего уши, когда к нему подходили. Детей у стариков никогда не было. Конюх часто ревновал жену, а выпив, гонялся за ней с уздечкой в руке. Бывало, мы вмешивались, заступались за старуху. Тогда он замахивался на нас и кричал: «Вот я вам, щенята-кулачата!» Сперва это действовало на нас, а после смех разбирал. Не стали мы его бояться — он только шумел, а трогать не трогал. А однажды с извинениями зашел к нам. Видно, боялся, что директору школы пожалуемся. Но мы не жаловались.

Его один раз крепко приструнил Белогурский, застав в разгуле с уздечкой. С того дня остепенился старик. Белогурский перед ноябрьскими праздниками уже который день жил в Таборах по делам службы. Ему на торжественное заседание велено было остаться.

За несколько часов до заседания Наюмов передал ему по телефону, что в нашем колхозе электричество загорелось. Белогурский написал об этом рапорт районному начальству, и когда началось заседание, передал его в президиум. Председатель райисполкома поднялся и зачитал рапорт вслух. Белогурский уловил в зале непонятный шумок, а сидевший с ним рядом незнакомый мужчина, не зная, что его сосед куреневец, проворчал: «Давно ли эти ссыльные по миру ходили, а уж электричество свое у них первых, хлеба — девать некуда… Живуче кулачье, язви их…»

Вторая таборинская школьная зима бежала быстрее первой. Учились мы по-разному, но отстающих не было ни одного. В круглых отличниках тоже не ходили. Одни по математике преуспевали, другие — по литературе, третьи — по русскому, у кого к чему душа больше лежала, тот и знал лучше свой предмет.

Дневников тогда не водилось, отметки по дисциплине не выставлялись, родители не знали, кто как ведет себя в школе. Что скажешь им, заявившись на каникулы, тому и верили. Но о дисциплине в нашем классе, например, и разговора крупного ни разу не заводилось. Понимали: для себя учимся, не для учителя. А раз так, то не считай ворон на уроках. Когда человек по-настоящему учится, ему нет времени баловством заниматься. Мы, куренята, жили далеко от родителей, а им не приходилось краснеть за нас.

Только один раз и подвели их. Случилось это как-то неожиданно. Влетел в сумерках в общежитие Ваня Давыдовский, мой одноклассник и сосед по дому, достал из-за пазухи стопку чистых тетрадей в клетку и объявил, что во дворе раймага под его стеной стоят ящики с такими тетрадями. А их вечно не хватало. Мы хлынули туда. Все до одного запаслись.

Но кто-то видел нас. Пришел в общежитие заведующий магазином и сказал: если добровольно вернем тетради, он в школу не заявит. Мне сразу представилось, какой позор придется перенести на школьной линейке… Тетради вернули в магазин. А самим еще долго стыдно было.

Заведующий магазином слово сдержал — в школе не узнали о неприятной этой истории.

Чаще, чем в прошлую зиму, появлялись в Таборах куреневские подводы. Мать посылала нам тушки глухарей, круги топленого масла. Глухарей ели, а масло больше продавали и часто с Колей при деньгах жили. Хлеб из дому уже не посылали, мы покупали его в магазине.

Чаще других в Таборы приезжали Белогурский, Наюмов и колхозный агроном Абрамович. Они вечерами обязательно заходили в общежитие и подолгу разговаривали с нами. Нас удивляла их грамотность: они помогали решать самые трудные задачи по алгебре, геометрии, физике. Быстрее всех решал Абрамович — у него было высшее образование. Его память поражала: ведь давным-давно учился, ему уже лет сорок было, а решал — как кедровые орехи щелкал.

Белогурский и Наюмов обычно приезжали на вороном Самолете. За то, что мы каждое лето не баклуши били, а в колхозе работали, за то, что на нас не было жалоб из школы, они разрешали нам покататься в кошеве. Вожжи брал знаток и любитель лошадей Ваня Статкевич. Мы гордились: смотрите, мол, как нас ценит колхозное начальство. А лошадь сытая, шерсть блестит, шлея и уздечка с кутасами, в медных бляшках, дуга и оглобли крашеные, во рту удила бренчат, сбруя ременная черна от дегтя. Только бубенцов не хватало.

В Таборах в ту пору (говорят, и теперь) зимой самым захватывающим зрелищем и веселым праздником были состязания на рысаках.

На Тавде круг от снега расчищался заранее, потом съезжались со всего района в легких выездных санках на лучших рысаках колхозные наездники. Прямо на реке ставился стол с красной скатертью для судей, и главный судья после жеребьевки объявлял в рупор порядок состязаний. Мы, куреневские ребята, болели за красивого, стройного, рыжего жеребца Чулинского колхоза, потому что деревня Чулино была к Куренево самой ближней из тех, откуда рысаки собирались на бега. Чулинский колхоз хоть и маленький был, а такого чистокровного жеребца завел.