Такое взрослое детство

А птиц разных сколько! Голосов полон лес. Разноцветные дятлы второй год над окном в дупле березы выводились. Красивыми соседями были дятлы, но больно шумливыми. Как принесет ни свет ни заря кто из родителей еду, такой гвалт поднимут, ровно бабы на базаре. А какие обжоры! Родители только и ныряют один за другим в дупло с кормом, можно бы, кажется, по самое горло насытиться, а они все орут — мало им. Они нам утрами часы заменяли — ни за что не проспишь… Филин жил неподалеку, поухивал и посвистывал вечерами. Журавли в согристом болоте курлыкали. Запахов приятных полно. В лесу всегда чем-нибудь да пахнет.

У избушки под валежиной бурундук в норе жил. Из окошка все его проделки были видны. Ко мне вовсе близко подбегал. Из-за него я упросил отца эту валежину не пилить на дро-ва — еще сойдет куда бурундук от нас. Я не раз видел, как он выносил из норы и раскладывал на солнце отсыревшие грибы и всякие другие продукты для просушки, как на реку бегал и жадно воду пил. А до чего резво по деревьям носился! И тоже жару не любит — в самый зной в норе отсиживается, рано утром и под вечер только вылазит из нее.

Однажды бурундучиха вывела из норы свою детвору, а они, видать, еще любопытнее родителей: перестали траву щипать и на меня уставились. Я на валежине сидел. Матери, стоявшей на задних лапках у норы, видно, не понравилось это их любопытство, цыкнула на них, а те сломя голову, с писком к ней — и в норку. Вот и возьми ты ее, соседку. Ведь знала, что не трону, а тревогу подала. Небось самой так и хочется поближе меня рассмотреть, а детям запретила. Бывало, заигрывала даже: приблизится чуть невплотную, станет на задние лапки, позаглядывает на меня и бежать с писком и цоканьем — мол, догони… А сама взлетит на дерево и выглядывает из-за ствола на расстоянии вытянутой руки.

Кедровые орешки они так любили, что в согру за целый километр всей семьей ходили — на зиму запасали. Орехи у бурундуков самые хорошие, ни одного испорченного. Не зря в Таборах на базаре добытые из нор — бурундучьи — орехи ценились выше собранных человеком. Говорили, они их до семи килограммов натаскивают в свои кладовки в норе.

Бежит бурундук с кормом за щеками, спугнешь его, а он замрет и давай дробно бить передними лапками по надутым щекам, чтобы поскорее выкинуть все оттуда и драпануть налегке. Забавные были зверьки, бурундуки. Они нам погоду предсказывали. За несколько часов до дождя такой свист поднимут, рассевшись на валежине и пнях, что хоть кричи на них. А дождь ненавидят — ни один из норы нос не высунет, если сыт.

Муравейник у избушки под стройной сосной стожком торчал выше подоконника. Широко сновали рыжие муравьи, а к нам в избушку не заглядывали, не беспокоили нас. Мало приятного, если бы в постель повадились. Нечаянно прижмешь его, а он согнется дугой — и кусь тебя за голое тело. Сколько я перетерпел этих укусов, пока пастушил! То с ветки оборвется муравей на тебя и поползет за воротник, то с земли в штаны или за пазуху заползет.

Мне довелось в открытое окошко избушки подсмотреть интересное представление у муравьев. Ровно чем-то встревоженные, они носились по земле вокруг муравейника, сгибались в три погибели и высоко брызгали своей кислой жидкостью. Вдруг над пучком струй этой жидкости появилась компания жужжавших крылатых муравьев и каждый норовил превзойти другого в скорости и ловкости. Они своей резвостью вовсе не походили на ползающих собратьев. Что это было? Откуда столько взялось их, крылатых? Такого я никогда еще не видел.

Потом мне рассказали, что то была муравьиная свадьба, которая для «крылатых женихов» всегда трагедией кончается. Окрыленные любовью, они бесстрашно взмывают вверх со своими обольстительницами и, познав всю прелесть первого полета, погибают. Оплодотворенных «летающих невест» встречают на земле рабочие муравьи, обрывают их крылья и уводят в подземные покои для выведения нового потомства.

И пара сорок жила возле нас, за конюшней на высоченной березе. То объявятся, то запропастятся куда-то. Гнездо их, ровно шар из прутьев, лежало в развилке сучьев. Раз я залез посмотреть, а в нем на мягкой подстилке из тряпья, перьев и мочала шесть темно-крапчатых зеленоватых яиц. Там и наша вехоть мочальная раздернутой лежала — с забора украли стрекотухи. Там я и цепочку чью-то увидел, еле удержался, чтобы не взять — до вылета из гнезда сорочат оставил.