Такой случай

Когда, много лет спустя, я возвращался в воспоминаниях к тому знойному июльскому дню — дню моего несчастья, — я часто ловил себя на мысли: а ведь никакого несчастья могло и не быть, я, как и другие, мог бы всю жизнь любоваться разнообразием красок и их оттенков, мог бы все видеть, если бы… Если бы я не настаивал, чтобы Серега еще раз запустил пропеллер, или если бы у меня не порвался кулек и я продолжал играть с ребятами на дороге, или если бы я послушался дедушку и спрятался от жары в саду… В воображении моем вставала бесконечная череда возможностей избежать горя, но горе пришло… И я спрашивал: что это — судьба, рок? Я думал много и трудно над этим вопросом, пока не ответил себе раз и навсегда: случайность, та глупая случайность, в которой нет ничего сверхъестественного и которая может постигнуть каждого… Но связь между самими бедами уже не подчинялась капризам случайности.

В нашем городе не было специалиста-глазника. Посоветовавшись с врачом из местной больницы, оказавшим мне первую помощь, мама тем же вечером повезла меня в Вологду.

Помню, как в тумане, красный кирпичный вокзал, дрожащие руки отца, резкий прощальный гудок паровоза. Наплакавшись от боли и страха, я в вагоне сразу уснул, а когда проснулся, увидел в посветлевшем квадрате окна черные с искрами клубы проносящегося мимо дыма.

Мама, сидевшая рядом, заметив, что я проснулся, быстро провела ладонью по щеке и посмотрела на меня.

— Мама, — сказал я тихо, дотрагиваясь до повязки.

— Спи, Алеша, еще рано, — шепнула она.

— Мамочка, у меня глаз больше не болит, — сказал я, желая ее успокоить.

— Спи, Алеша, — повторила она тверже, с усилием распрямляя спину.

Я закрыл глаза. Монотонно простукивали колеса, кто-то сладко причмокивал во сне, и под эти звуки я снова погрузился в дремоту.

У известного вологодского врача-окулиста была остренькая с проседью бородка и очень мягкие холодные пальцы. Он принял нас дома, в своем, пропахшем старыми журналами кабинете. Меня посадили на стул возле окна и велели смотреть вначале вниз, потом вверх, а затем направо и налево. Доктор с острой бородкой произносил вслух какие-то непонятные слова, а мама, все более волнуясь, уверяла его, что отдаст все, лишь бы я поправился.

— В общем, ничего страшного не нахожу, — заявил после осмотра врач, дотрагиваясь до моего лба. — Удалять поврежденный глаз мы повременим, потому что, вы сами понимаете, глаз удалить — не палец отрезать. Придется вам наведаться ко мне еще разок, по весне, скажем, или, еще лучше, будущей осенью… Вот так вот, молодой человек, прошу-с, — добавил он шутливо.

Мама его очень благодарила, и мне было немножко неловко за маму, потому что я чувствовал, что ей не нравится этот чужой холодный человек с остренькой бородкой.

Когда мы вернулись домой, в Шоношу, солнца уже не было. Теперь с утра до вечера шли обложные дожди. По серому небу проносились черные клочковатые тучи, порой налетал ветер, и я с тревогой прислушивался, как он осыпает запотевшие стекла брызгами воды. Это были крупные светлые капли, и когда они сбегали по стеклу, оставляя за собой извилистые дорожки, казалось, что окна плачут.

В это ненастье я не выходил из дома. Лялька, желая меня развлечь, предлагала то почитать вместе с ней букварь, то заняться переводными картинками, но в комнате было всегда темно, и я быстро уставал. И лишь вечерами, когда мы ложились спать, я чувствовал себя по-прежнему уютно и хорошо. К нашим кроваткам часто подсаживался дедушка и рассказывал всякие интересные истории про сильных и храбрых людей. Этим людям постоянно приходилось сражаться со страшными чудовищами, но люди побеждали их. Я засыпал радостным и удивленным, нередко воображая себя одним из дедушкиных героев.

Но вот полоса дождей миновала, опять проглянуло солнце, и все как будто пошло по-старому. Друзья мои забыли уже о том дне, когда со мной произошла беда, дома о ней тоже не напоминали; то, что я видел теперь только одним глазом, не мешало мне по-прежнему бегать и резвиться, и я постепенно тоже стал забывать о случившемся.

Как и раньше, я целые дни проводил во дворе. Наступившей зимой, в холода, я катался с горы на санках, в оттепель — лепил снежных баб; следующим летом увлекся «колесами»: вместе с товарищами без устали гонял по пыльным улицам города железные обручи, поддерживаемые проволочными клюшками.

Так в играх и забавах незаметно прошел год.

Однажды в солнечный сентябрьский день мы с Женькой Кондрашовым играли перед нашим домом на лужайке в городки. Женька бил первым, я, по нашим правилам, пока он не промахнется, должен был ставить ему фигуры. С первого же удара Женька ловко отбил у «пушки» дуло — он вообще был очень ловкий, и я дорожил дружбой с ним. Не дожидаясь, пока он собьет всю фигуру; я бросился за городком. Я видел, что городок полетел в канаву, заметил даже место, куда он упал, но когда подбежал к этому месту, городка там не оказалось — он словно провалился сквозь землю.

— Ну, что ты? — крикнул Женька. — Иди, бей, я промазал.

— Не могу найти городка, — сказал я.

— Да вот же он, сзади тебя.

Я обернулся.

— Да нет, правее.