Такой же маленький, как ваш

Мы хотели было кинуться вновь к армянам, но за время, прошедшее с нашей последней встречи, они не стали к нам благосклоннее. Хотели сами двинуться вперёд, но парни в повязках, перегородив дорогу, всё настойчивее теснили нас на тротуар.

И тогда мы толкнули своих детей и сказали: «Бегите!» Дети пригнулись, нырнули под руки парней, выскочили на открытое пространство и что есть сил побежали к памятнику воинам Великой Отечественной войны. Партийные вожди уже покинули место поминовения, армянская диаспора ещё к нему не приступила, и наши дети бежали одни по пустому открытому пространству, которое простреливалось десятками настороженных глаз, чтобы положить к серым гранитным плитам букетики весенних цветов. И они добежали, и они положили. Мы с Олей чуть не плакали, всё получилось.

– Сдаём Путина и транспаранты! – ходили между тем по нашим рядам парни и реквизировали всё, чем ещё пять минут назад весело махала колонна.

И к моему удивлению, забрали даже маленькие флажки, которые обычно оставляют у участников в качестве сувениров. У нас не было флажков, мы не несли Путина и потому быстро освободились и направились к близлежащему Александровскому парку. Я намеревался покормить там семью шашлыками и заодно разобраться в своих непростых теперь отношениях с «Родимой Россией».

Взяв шашлыки, мы устроились на скамеечке и, греясь в лучах весеннего солнца, наблюдали, как сидящий неподалёку женский коллектив, пройдя в одной из организованных колонн, поднимает к небу стаканчики и с чувством распевает:

Давай за них, давай за нас,

И за десант, и за спецназ…

Последний раз я слышал нечто подобное в студенческом «колхозе», когда мы ехали в одном автобусе с первокурсницами-филологинями, и они по-бабьи душевно и немного грустно тянули дембельское:

Буду пить и гулять,

Буду женщин ласкать,

Буду службу свою вспомина-ать…

Сидя в Александровском парке, я всё никак не мог определиться с политическим выбором. Мы ели шашлыки, слушали песню про спецназ и не знали ещё, как и все сидящие вокруг, надевшие на выход свои лучшие костюмы, что скамейки наши были выкрашены только вчера, а может быть, даже сегодня утром.

Отодрав штаны, я увёл семью из парка. А заодно покинул «Родимую Россию». И дело даже не в том, что меня в её составе не пустили к памятнику погибшим воинам. Просто я справедливо рассудил, что эта партия и без моей скромной персоны наберёт столько голосов, сколько потребуется для победы. Так оно и вышло.

Глава 25

Здравствуйте, Гена и Таня!

Поговорил с тобой, Гена, по телефону и послушал, как тебя выгнали из газеты за статью про металлургический комбинат: раньше награды давали, а не то сказал – и будьте любезны. Это тебя редактор сдал, за себя перепугался и сдал.

Конечно, в Магнитогорске не может быть свободы слова, как не может там быть демократии вообще. Потому что в Магнитогорске есть пуп Магнитогорска, название которому – металлургический комбинат. Что ты, естественно, лучше меня знаешь.

Демократия это ведь не власть народа, а апелляция к народу, подобно тому, как скандалящая с пьяным мужем жена призывает в свидетели выскочивших на шум соседей:

– Вы посмотрите, что он вытворяет!

В более общем смысле демократия – это существование и борьба двух и более равных сил – а я бы сказал, денежных мешков – при отсутствии авторитарного центра (прошу прощения, мантию поправлю).

В демократическом обществе политики и пресса выступают с сенсационными разоблачениями, а полиция и суд стоят на страже закона только потому, что такая возможность обеспечена им данной борьбой. Каждая из сторон задушила бы на корню любую критику в свой адрес, да ещё вывесила бы её, задушенную, на всеобщее обозрение, чтоб другим неповадно было. Но всячески поддерживает, а большей частью инициирует сама удары в сторону противника, пылая при этом демократическим гневом.

Конечно, эти силы не могут возникнуть на пустом месте (вы хоть с должным вниманием читаете, а то, может, я тут зря распинаюсь?), они вырастают исключительно из буржуазной, а точнее, из мелкобуржуазной среды, питаются ею и зачастую потом в ней исчезают. Но это уже другой вопрос. Главное, что только в таких условиях может существовать максимально возможная, но уж, конечно, не полная свобода слова.

Полной свободы, по крайней мере, в этом мире, нет. Помнишь, учил нас на факультете (по Гегелю и Ленину, что ли?) декан Боб Лозовский: «Свобода – это осознанная необходимость». Правы были эти старики, Крупский и Лозовский: главное в свободе – понять её границы. Ты, кстати, что, забыл, как на факультете нашу газету прикрыли? Ладно хоть времена тогда изменились, а то бы и нас с тобой в универе вместе с газетой прикрыли.

В Магнитогорске, видимо, времена изменились не сильно. Поэтому я тебя призываю, Гена, быть благоразумным.