Такова Жизнь

«Вам повезло», – говорила учительница русского языка Тамара Афанасьевна, консультируя меня по телефону. – «Ведь брань и площадные выражения стали печатать только после перестройки. До этого официальная литература была стерильной, кастрированной, оторванной от народной массы…» Сама она увлекалась современной англоязычной литературой и читала американские книги в подлиннике. Она часто спрашивала меня о значении того или иного сильного выражения, подчас вгоняя меня в краску. Впрочем, по телефону это было не заметно. Передвигалась Тамара Афанасьевна на костылях, после неудачной попытки принять активное участие в демонстрации у Белого дома в Москве. Хрупкая, с длинными седыми волосами, собранными в узел на затылке, она всё же сохранила необыкновенное чувство юмора и моложавую задорную улыбку на худощавом лице.

В Москве я очутился почти случайно. Наверное, именно тогда надо было переплестись многим событиям моей нескладной жизни: я снова поругался и навсегда расстался со своей давней подругой, а на работе возникла ядовитая атмосфера козен и сплетен, последовавшая сразу же за предупреждением начальства о грядущих плановых увольнениях. Летние туманы Сан-Франциско вогнали меня в жестокую депрессию. Вдобавок ко всему, во время утренней прогулке на велосипеде я, бездумно крутя педали, не заметил натянутой веревки с желтыми флажками, ограждающей вырытую рабочими подземных коммуникаций яму, и благополучно в неё сверзился. Больничный счёт окончательно подорвал мою веру в американскую мечту.

«Один к одному, прямо чёрная полоса какая-то, – думал я, двигая руками колёса инвалидной коляске: моя нога, загипсованная выше колена, покоилась на выдвинутой параллельно полу подножке. – Поеду в Россию, – хуже всё равно быть не может…» В Россию меня никогда особо не тянуло, но знание русского языка, который я учил в институте ради повышенных баллов, разрешило мой выбор. К тому же новости, передаваемые из Москвы, создавали из далёкой заснеженной столицы некое подобие библейских Содома и Гоморры, скрещенными с режимом Пиночета. Экзотическая, хоть и опасная, страна, в которой постоянно что-то происходило, в тогдашнем моём состоянии выглядела, несомненно, привлекательнее скучных туманов Сан-Франциско. Получив место в НИИ и обещание среднестатистической российской месячной зарплаты, я купил билет до Шереметьево.

Прошло пять лет. Все, что в Москве поначалу раздражало или просто смешило, оказалось несущественной мелочью. Я, что называется, прикипел. Как ни пытался я доказать важность своей персоны для развития химической промышленности Российской Федерации, визу мне продлевать отказывались. Пора было возвращаться домой. На прощание я решил провести свой последний месяц в Крыму, – как мне объяснили, популярно курорте россиян еще с советских времен. Даже после распада Союза, сюда продолжали приезжать на отдых туристы из всех бывших республик. И вот уже две недели я проводил в неге и ничегонеделанье, пробуя местные вина, фрукты и сыры, до изнеможения наслаждаясь «бархатным сезоном».

От Москвы Крым отличался так же, как Нью-Йорк от какой-нибудь деревни в Миннесоте. Меня словно по мановению волшебной палочки перенесло назад, к началу двадцатого столетия. В маленьких приморских городках машин почти совсем не было. Электричество отключалось в пять часов дня, а холодная вода подавалась только по утрам и вечерам; горячей воды не было и в помине. По узким мощеным улочкам ветер перекатывал белую пыль; полногрудые женщины с лицами, похожими на печеные яблоки, продавали на рынке мясо и овощи, а черноволосые гречанки проходили нарочито близко, обдавая сладким запахом душистых масел. Наверное, я слишком много времени провел в мегаполисах с их бешеным ритмом жизни: ленивые будни сонных приморских городков взяли меня в плен. «Как же так? – думал я, бродя по развалинам старых византийских крепостей. – Почему же я только сейчас приехал сюда, в Крым, – на землю, где время остановилась, а душа находит пьянящее успокоение? Именно сейчас, когда мне надо навсегда покинуть Россию, я нашел свой уголок рая…»