Такси!

– У тебя ровно минута.

– Ладно. – И Моргун уставился себе под ноги, звеня ключами в кармане.

– Ну. Говори.

– А… да.

Я заметила, что волосы у него на макушке начали редеть. Появилось странное желание взъерошить их, но я удержалась.

Моргун набрал в грудь побольше воздуха и быстро сказал:

– Дело в том, что я когда-то поссорился с родителями. Им не понравилась одна вещь, которую я сделал…

– А что ты сделал?

– Неважно.

– Важно. Рассказывай.

Моргун бросил на меня неприязненный взгляд.

– Хорошо. Это касается моей первой жены.

– Это которая с тобой на Гавайи не поехала?

– Нет. Та была вторая жена.

– А Марианна…

– Третья.

– Они у тебя что, на деревьях растут? Ты же говорил, что был женат два раза?

– Никогда я так не говорил. Это все твои предположения. Я был женат трижды! – Моргун заставил себя продолжить спокойно: – И разводился трижды. Судьба такая. Первая жена… Я был слишком молод, – наверное, следовало просто жить с ней вместе. Мы недостаточно хорошо знали друг друга, а когда поженились, я понял, что не очень-то она мне и нравится.

Моргун умолк и полез в карман за сигаретами. Я ждала, когда он закурит. Странное дело – я заслушалась.

– Я не представлял, что делать. Подумывал уйти – но не хотел причинять ей боль. А потом встретил другую женщину…

– Вот оно что.

– Да. Между нами возникла связь. Знаешь, как это бывает: встречаешь кого-то, кого не любишь, но кого, кажется, можешь полюбить…

Я кивнула.

– А потом оказалось, что Никола – жена – беременна. И надо же ей было из всех людей на свете сообщить радостную новость именно моей матери.

– Ясно.

– А потом Никола узнает о другой женщине. Я прокололся пару раз, и она сложила два и два. Был грандиозный скандал, и я ушел. А через несколько дней позвонила мама. Что ты, говорит, за чудовище – бросил Николу, когда она ждет от тебя ребенка… Ну и всякое такое.

– Но ты же не знал о беременности.

– Вот именно! Если бы знал… Хотя даже не представляю, как бы я тогда поступил. Когда мне удалось наконец поговорить с Николой, она уже сделала аборт. Мои родители – убежденные католики, понимаешь? Они очень прямолинейные люди. Мама объявила, что не хочет иметь со мной ничего общего, и отец ее поддержал.

Голос Моргуна дрогнул. Он замолчал, сделал глубокую затяжку.

– И как ты поступил?

– Никак. Никола со мной развелась, и я женился на другой.

– На той, которая не поехала на Гавайи? Или ты еще одну вспомнил?

– На той самой, которая не поехала на Гавайи. Два года ни от родителей, ни от Николы ничего не было слышно. А потом пришло письмо от отца – он сообщал, что моя мать умерла. Хотел, чтобы я приехал на похороны. Я не поехал и даже не ответил на письмо.

– Начинаю тебя понимать, Моргун.

– Через два года второй брак отправился псу под хвост. Потом пришло письмо от лучшего друга отца. Отец умер от сердечного приступа. Мы не виделись несколько лет, но я был единственным ребенком, а завещания он не оставил. Было так странно снова вернуться в тот дом, организовывать похороны, устраивать все дела. Прошло столько времени, что я уже не мог разобраться в себе самом. Будто сложил свои чувства к отцу в коробку и забыл, куда ее дел. Это было тяжело. И единственное, что я мог чувствовать, – это раскаяние.

Некоторое время мы стояли, молча глядя друг на друга. Я была выжата как лимон, да и Моргун выглядел не лучше. И тут механический голос объявил о прибытии следующего поезда на Лондон.

– Что ж, пожалуй, тут я тебя покидаю, – сказал Моргун. – Я просто должен был все объяснить.

Я пожала плечами:

– Грустная история.

– Ага.

Моргун медленно уходил по длинной платформе. Послышался гудок, у двери вагона засветилась зеленая кнопка. Я нажала ее и заглянула в купе – прямо в глаза бледной, похожей на мышь женщины. Несколько мгновений она тупо смотрела на меня, но дверь не открывалась, и женщина принялась нажимать на кнопку изнутри. Бесполезно. Женщина беззвучно чертыхнулась. Я посмотрела на остальные вагоны и обнаружила, что не сработала ни одна дверь. Машина дала сбой. Поезд не двигался с места. Проводник спрыгнул на платформу и бестолково заметался, крича машинисту что-то неразборчивое. Люди в вагонах припали к окнам. Станционные динамики нещадно трещали, но никто ничего не объявлял. Я оглянулась через плечо. Моргун подходил к воротам, ведущим на автостоянку.

Мне снова захотелось припустить бегом – теперь уже за ним.

Он предложил Кембридж – слишком близко от этого переполненного воспоминаниями края, и мы направились в Саффолк, где еще ни один из нас не был. Путь пролегал по низинам и болотистым местам, но там я почувствовала, что вновь могу дышать.