Такси Блюз

В жизни каждого наступают моменты, когда необходимо принимать переломное, как прут из метлы, решение. Каждого. Просто, за кого-то его принимают другие. Ну, что ж, он сам проебал свою вспышку. Выйти из подвальной тени тяжело. Это как перепилить гирю, в которой золота – нет. Трудно детям подземелья выбраться на свет. Вернее, выбраться совсем не трудно, трудно другое. Устоять и не ослепнуть от того света. Тем паче молодым, переполненным амбициями и наполеоновскими планами людям. В свет и не ослепнуть, не потеряться от того света…

– Света-а, Све-е-та-а, о-о, ништяк. Давай, малышка, у-у-ух-х! – шипел и стонал в зависимой истоме Шутил.

Шустрая и крашеная не опытным маляром блондинка засовывала и высовывала его крайнюю плоть в свой и из своего пышного искушенного рта. В углу сидел Чика и обсасывал плавничок вяленой рыбы. Боря пил. Макса уже на этом празднике жизни не было. Он, как самый привлекательный для женского пола, отстрелялся первым и ретировался с подвального бардельеро. Некрас вежливо дремал.

Боря вздрогнул и выронил стакан. Чика оторвался от плавника. Это Шутил, как заправский сабвуфер, выдал порцию продолговатого истошного ора. Наконец-то он смог это сделать. Он все же кончил, пьяный и изнеможенный. Эксплуататор Светкиных бутонов, он все же сделал это, гоняя вялого, он все же кончил. Это было как великий Хельсинкский прорыв Брежневской дипломатии.

– А твоя мать-то знает, чем ты тут занимаешься? -спросил Борек, отряхивая стакан от падения.

Приподнялся на локте Некрас. Локоть был опухший и отлежанный, как и его верхняя чакра в те похмельные минуты. Высокий, как небо, и грустный, как украинская луна, он сполз с раскладушки цвета американского флага и, расстегивая ширинку зеленых слаксов, потащил себя во тьму, как сомнамбула. Пиво выходило, необходимо было слить конденсат.

– Давай, торопись, а то мочевой пузырь лопнет, ноги промочишь!

Некрас ни как на это не отреагировал. У него бы и не хватило сил. Язык присох к небу и еще… наверное, к зубам, а быть может он – этот язык говяжий, опух на весь рот и мешал Сергею даже ходить.

Именно так на заре перестройки в период великой Российской депрессии зарождалось фундаментальное будущее, лишенное принципов или с приобретенными новыми. Каждый – хозяин жизни. Любой, дай ему точку опоры перевернет на хрен земной шарик. Любой мечтал тогда дотянуться до небес.

– Мы сделаем это!

– Что?.. Именно?

– Не хуже других.

– Предлагаешь стать барыгами, кооператорами?!

– Откуда, скажи, мой юный друг, такие босяцкие понятия. По-твоему, торговать – западло? – восстал Шутил.

– А ты как считаешь?

– Так же.

– А я как?

– Западло.

– Ну и?

– Поедем в Поляндию по отъему работать.

– Это ты – рэкетир? Авоська с костями, суповой набор, – Некрас еще не ожил, но грубил не по-детски. – Понимаю – я, или Борек, а на себя дыбани в зеркало. Бебики-то растаможь.

– На каком основании такой разговор в мою сторону ведешь…

– Осади! – взорвался как ручная граната Боря. – Слышь, бандюги, уже статус делите. Остыньте. Надо всем решение принимать, с Максом посоветоваться…

– Он со старшими станет нас мазать работать.

– Одни без поддержки, один хуй, не срастется. Это в тебе синие амбиции.

– Ты прав, Борек, – закатил глаза Чика. Прошло время примитивного материализма.

– Не может быть?!

– Я тебе… говорю, как доктор.

Декабрь, 1990г. ресторан «Сибирские огни»

– Что творить будем, пацаны?

– Скверная заноза, надо отметить, – Борек сверлил перфоратором зрения накрахмаленную скатерку круглого стола, словно в Камелоте собрались эти парни за этим столом. Рыцари круглого…

– Левая блевота, офоршмачился ты, Шутил, по самые помидоры.

– Выход есть? – осторожно спросил Савва.

– Пока не знаю, – выдал без лишних эмоций Макс.

Боря продолжал медитировать.

– Но то, что не просто будет разровнять, это сто пудов, – резюмировал Боря. – Воры – это не в кипеш серьезно.

– Трудно будет, – согласился Чика.

– Трудно не означает невозможно! – попытался быть оптимистом Шутил.

– А вам не кажется, милейший, что этот лозунг годится на транспарант тем, кто мучается запорами.

– Ни хуя не весело, пацаны, посмотрел бы я на ваши немытые еблишки, если бы вы угодили в подобный замес, – Шутила колбасило, как грушу с бетоном, и было отчего.

Законник Кава или Ренат Казанский, и то и другое нарицательное, выдвинул братве ультиматум: отдать на раздербан Шутила. Был косяк, но спорный. С ворами рамсовать не хотели те, кто стоял за этой пятеркой.

– А что кричит Горе? – не оставлял надежд Савка.

– Костя не подпишется (Костя – Горе). Ему легче тебя блатным положить, нежели с ними в дерби вступать – трезво предположил Чика.

– Ну и че, ну и че-е… Давай, отдайте меня этим фиолетовым, хули тележить. Пусть на ремни распустят, и всем в кайф станет…

– Да, осади… Чего ты гонишь, были вместе. Ты в нас, как гаденышей, усмотрел фуганков? – Боря воскрес, покидая нирвану. – Предположим, что мы отмаксаем им, но вопрос – сколько?