Такси! Такси!

И человек в тюбетейке приникал к окошку, оживленно оглядывался, если не успевал что-то рассмотреть.

Потом рядом с нею оказывался какой-либо неунывающий молодой москвич. Он знал все проезды, был разговорчив, в две минуты рассказывал всю свою жизнь и убегал, приветливо махнув с тротуара рукой и оставив в машине ощущение удачи и спешки.

Полная впечатлений, наблюдательная от природы, догадливая, Людмила постоянно рассказывала дома о событиях дня, о людях, которых видела и слушала.

Но были и огорчения. Случалось, что ее останавливали приветливо, входили, здороваясь, и вообще вели себя уважительно, но когда она говорила, что едет в парк («Видите, время вышло») и могла подвезти только попутчика, человек на глазах менялся, говорил что-то оскорбительное, со всей силой хлопал дверцей.

Вначале ей хотелось выбраться и поговорить по справедливости: в самом деле, что предосудительного в том, что она возвращается после работы в парк, едет даже с опозданием - стоит ли за это бранить ее и хлопать дверцей? Несколько раз она пробовала это делать, но разговора не получалось. Люди были озабочены, метались по мостовой: «Такси! Такси!» Им было не до бесед, и они раздражались еще больше.

Со временем Людмила Николаевна поняла поначалу неподдававшуюся разумению мысль: «Клиент всегда прав». В самом деле, какое дело человеку до того, что ты окончил работу, - он спешит, а ты напрасно манишь зеленым огоньком. Пусть никакого особенного дела у него нет, просто устал и хочет домой. Ну и что из того, что и тебе хочется скорее домой и поедешь не на машине, а простым автобусом? Раз ты обслуживаешь людей, будь терпеливее, старайся понять человека.

Удивительно, но работа в такси, которая углубила ее представление о жизни, сделала Людмилу Николаевну ровнее, мудрее. Она перестала вступать в перебранку с обидчиком, сдерживалась, старалась молча заглянуть в его глаза и, когда это удавалось, уезжала с уверенностью, что она сумела что-то человеку внушить.

Женщину, мать, ее огорчает несправедливость будущих пассажиров на стоянке, которые, ожидая такси, делают вид, что не замечают стоящих позади них детей с родителями. Она, подъезжая к стоянке, первым делом смотрит, не видно ли ребятишек. И, останавливаясь, объявляет:

- Машина детская. Вожу только пассажиров с детьми.

Люди понимают, что это шутка, и, усовестившись, безропотно отходят назад, пропускают детей. Даже отворяют им дверцу.

Детей Людмила Николаевна любит возить больше всего. Как-то ехал малыш, он сидел впереди, один, рядом с шофером, как полноправный пассажир, но почему-то не смотрел в окно.

- А где руль?

Людмила Николаевна, улыбаясь, показала. Мальчик сосредоточенно продолжал глядеть. Однако не на руль, а на нее.

- Хочешь потрогать руль?

Мальчик не ответил и все смотрел. Во взгляде его было недоумение, он поискал что-то позади, но не отца и мать - он не остановил на них своего строгого взгляда. И, наконец, спросил:

- А где шофер?

- Я шофер, - ответила Людмила Николаевна. Мальчик не поверил:

- А почему машина едет?

- Ах, вот ты о чем!

Мальчик тоже думал, что шофер - профессия исключительно мужская!

Людмила Николаевна не может спокойно видеть на ночных стоянках пассажиров с детьми. Конечно, она берет тогда только их, по сдержаться и промолчать не может. Загулялись родители, засиделись в гостях допоздна - видите ли, весело им было, а про ребят забыли. Теперь вот торопятся, норовят растолкать других - дескать, мы с детьми, по почему раньше о них не думали?

В таких случаях Людмила Николаевна при всей своей снисходительности все-таки высказывается. Этак намеком, издалека:

- Где же ты, мальчик, был? У тети? В гостях? Чего же ты так долго сидел там? Тебе уже давно, наверное, пора спать. Ах, как ты о себе не заботишься! Тебе только бы гулять.

Говорит она громко, и родители все понимают, начинают оправдываться, смущенно улыбаясь. Конечно, всех не перевоспитаешь - для этого в газетах надо писать, по телевидению показывать, но все-таки сот-ню-другую родителей пристыдила. Не может быть, чтобы разговор остался совсем бесполезным.

Разговоры в машине не умолкают. По большей части пассажиры затевают. Какие только секреты не раскрывают.

Села грустная женщина, сухо сказала: «Киевский». Ясно - вокзал. В зеркало, один только миг, поглядела на нее Людмила Николаевна, сразу все увидела: только что плакала - напудрилась, нарумянилась, чтобы не было заметно, да разве скроешь?