Такси заказывали?

Я нехотя вылезла из постели, тыцнула на щеколду и пошла обратно в кровать. Папа за мной. Осторожно прикрыл дверь. Вздохнул выразительно и со всем трагизмом уселся на край моей кровати.

— А я денег достал на ремонт, — заискивающе сказал папа.

— Угу.

— Мы не только зимний сад, а зимний дворец тут сделаем. Вообще можно будет жить, как королям!

— Угу.

— Ты правда считаешь меня эгоистом? — грустно спросил папа. — Я же на самом деле люблю тебя, ребёнок! Ты украсила мою жизнь!

— Слюнями на концертном фраке?

— Ну что ты! Ты же такой солнечный, нежный человечек! Если бы ты знала, как я тобой горжусь! Та такой котёнок наш прекрасный. Думаешь, что серьёзный, а на самом деле, такая милая воздушная зайка… Понимающая, умница вообще! Ты — самое лучшее, что я создал в этой жизни…

Я открыла глаза и высунула нос из-под одеяла. Папа у меня был красивым. Ещё совсем не седым, с высоким лбом, копной волнистых волос, тонким аристократическим носом и пальцами музыканта, ну да, плечи широкие, статный, но нежный. Ему бы принцев в сказках играть… Впрочем, он в жизни играет. Временных. Наверное, потому и так нравится всем его женщинам. А для меня он просто папа, в футболке и спортивных штанах, с печально намотанным на горло шарфом.

— У тебя горло болит? — спросила я.

— Так, немного. А на днях ответственный концерт, — вздохнул он. — Нельзя заболеть.

— Ты горло пополоскал? — хрипло спросила я.

— А ты?

Папа сграбастал меня в охапку.

— Ребёнок, я тебя сильно люблю. Прости, если я дурак!

— И я тебя люблю, — выдохнула я папе в шею. — Скажи, мужчина сильно обидится, если он тебе замуж, а ты скажешь, что не надо торопиться?

— Не смертельно. Если сильно, значит, тебя не достоин. Или ты опять что-нибудь типа «из жалости» сказала?

— Нет-нет-нет! — Замотала я головой. — Просто понимаешь, он только развёлся, и я подумала, вдруг он не серьёзно… Как ты…

— А разве я не серьёзно? — округлил глаза папа, потом снизил градус выразительности. — Ну ладно, с кем-то и просто телесных утех ради… Какие-то они все… не твоя мама…

Он вздохнул.

— Ты её ещё любишь? — удивилась я.

Он пожал плечами.

— Как сказать. Мы не чужие люди, и в страсти нет ей равной. Но… я бы не стал всё возвращать. Однажды страсть становится не главной, а мои устремления в поиске смыслов и в творчестве она не разделяет. Это обидно. Знаешь ли, ребёнок, просто любить мало. Есть ещё такое понятие — совместимость, и для счастья нужно разделять интересы, цели, мечты или хотя бы понимать их, а не говорить, что они дерьмо. Прости за мой французский…

— Merde, — вздохнула я, — так называется «дерьмо» по-французски…

И подумала: то же говорил Саша о своей жене: ей было наплевать на то, чем он был увлечён. А мне не наплевать, мне интересно. Хотя я терпеть не могу бегать, морально готова начать, если…

— Ты правда так сильно влюблена? — с сочувствием спросил папа.

— Правда. А он мне так и не сказал, что любит…

— Но сколько вы встречаетесь? День-два?

— Четыре…

— И он уже позвал тебя замуж? — удивился папа.

Я кивнула скорбно.

— Однозначно любит. Если нет, значит, он полный идиот. Хочешь, я поговорю с ним как мужчина с мужчиной?

У меня чуть не вырвалось «Снова о смысле бытия и восприимчивости вибраций верности и энергетики порока, как с Эдиком из вашего театра?», но вслух я сказала:

— Не надо. Спасибо, но не стоит. Я уже взрослая женщина и со всеми своими делами разберусь сама.

— Только помни, ребёнок, что у тебя есть папа, который за тебя хоть на Луну, хоть…

«…в оркестровую яму», — додумала я и поцеловала его чисто выбритую щёку.

— Всё хорошо пап. Если что, я тоже с твоими дамами поговорю…

Папа рассмеялся, чмокнул меня снова в макушку и пожелал спокойной ночи. Я легла и накрылась одеялом. В дверь постучали. Хм…

Не дожидаясь ответа, в комнату юркнула мама. Лучшая копия меня в эротичном халатике… Она застыла над кроватью на секунду, потом кинулась обниматься со страстью пожарника и целовать меня в лоб и щёки.

— Ах, девочка моя, моя крошка Мо, ах, малышка!

Почти задушенная её грудью, я промычала:

— Ма-ам, дышать нечем. Вы с папой сговорились, что ли?

— Прости, крошка!

И вдруг увидела блеск в её глазах и сама себе не поверила:

— Мам, ты плачешь?!

— Я такая плохая мать, такая ужасная, отвратительная мать! Я должна была приехать, когда тебе было плохо! О, та история, о май Гад! Хочешь, засудим fucking врачей?! Ещё не поздно, я узнавала! Но тогда я поступила… как смогла… Просто те гастроли, они многое решали, а жизнь… она только раз даётся, и Ченг! О, если б я знала, что он сволочь, но все они хороши поначалу! Только, милая, sweetheart, я тебя на самом деле люблю! Может, не так как положено, как в книжках, но ты же моё дитё, я помню, как тебя рожала… И как ты на моей груди потом барахталась, крохотулька совсем красненькая! Ну как я могу тебя не любить?!

Я вздохнула.

— Я тоже люблю тебя, мам.

— Нет, — она встряхнула блондинистыми кудрями, — я ужасная мать, я ничего тебе не дала, и не уговаривай!

Мне стало её жалко.

— Зато ты научила меня, весь мой двор и класс контрацепции. И в отличие от соседней школы у нас в округе нет ни одной свадьбы по залёту.