Талант и поклонники, или История Марианны Коварской, родившейся под знаком Козерога

— А на самом деле мне плевать, что подумают другие. Я не знаю, как ты прожила эти два месяца — я так понимаю, насыщенно. Я их прожил не очень хорошо — потому что мне не хватает тебя. Я к тебе в любой день мог прийти и сказать — давай все забудем. Но ты же гордая. Ты мне показала, что ты гордая. Что ты сильнее, чем я мог ожидать, или хоть прикидываешься сильнее. Я бы пришел, а ты бы меня выставила. Сегодня самый подходящий случай. Я просто не имел права упускать такой случай. Я не пропаду, я поднимусь — черт с ней, с этой работой, не сошелся на ней свет клином. Но мне таки будет плохо, да, и будет из-за тебя — ты же на меня Борьку натравила. И кровь он мне попортил и еще попортит, и грязью я умоюсь.

— Сережа, по-моему, ты уже раньше грязью умылся — и я вместе с тобой. Перестань.

— Дело-то не в этом. Дело в том, что сегодня я к тебе прихожу несчастный и ничего не могу тебе предложить. У тебя есть шанс остаться гордой — и быть благородной. Давай, мы это все простим сейчас, друг другу простим все — и дальше уже вместе как-нибудь выкарабкаемся.

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Затем, что ты же правды хотела. Вот я и говорю тебе правду. То, что на самом деле думаю, не прикидываюсь. Если бы хотел прикидываться, пришел бы с розами, валялся бы в ногах. Говорил бы, что был козлом и любил всю жизнь только тебя одну.

— Жалко, что ты не пришел с розами.

— Но ты же хотела этой правды! Ты же без нее пять лет жила, ничего не замечала, а потом вдруг захотела!

Звонок в дверь. Я поднимаюсь и иду открывать. Он догоняет меня в коридоре, прижимает к двери, наваливается на меня всем телом — я его чувствую, всего, как в постели, через брюки, пиджак и рубашку, через свой тонкий халат. Тело человека, с которым мы ложилась спать каждую ночь вместе, пять лет.

— Машка, ну не будь дурой. Я тебя люблю. Не любил бы — не пришел бы.

Мы стоим так долго. Я знаю, что за дверью сейчас слышно каждое наше слово. Я вспоминаю все наши пять лет жизни, все, что у нас было, от начала и до конца, вспоминаю подвал, коммуналку и мусорный бак, с Иваном, вспоминаю игру света в бокале и тонкий, пьянящий флирт с этим, который стоит за дверью…

— Пусти, дай я открою.

Не знаю, что он там слышал, Василий Игоревич, но зрелище мы, несомненно, представляли собой хорошее. Сергей — во всем великолепии своей почти военной выправки, дорогого костюма, легкого опьянения и куража и я — маленькая, страшная, босая, в коротком халате, со злым лицом, всклокоченной головой и без косметики. Хорошо хоть этот пришел без цветов — было бы смешно. Хотя то, что все они без цветов приходят — это скорее грустно.

— Проходите.

Немая сцена скоро заканчивается. Я запускаю Василия Игоревича в квартиру и веду в гостиную, чтобы не тыкать носом в грязные чашки. Сергей стоит в дверях по-прежнему. Здороваются они коротко, без рукопожатия. Я думаю, извиняться ли за свой странный вид — и решаю, что нет, не надо извиняться.

— Анна Юрьевна, простите, я, кажется, не вовремя.

— Ничего. Вы же хотели коротко поговорить — вот и давайте коротко. К сожалению, я даже чаю вам сейчас предложить не смогу.

— Анна Юрьевна? — вступает вдруг Сергей со своего места. — Это с каких пор ты Анна?

— Ну я же и не Маша, правда? Это мой псевдоним.

— Всю жизнь была Маша!

— Не всю. Так, как папа назвал — так все равно никто не зовет. С тобой была Маша.

— Ясно, — говорит он.

И я узнаю это «ясно» — «ясно», которое я услышала впервые в жизни от Ивана! Значит, он тоже умеет так говорить — а я и не знала.

— Василий Игоревич, простите, я вас не представила друг другу. Это Сергей, мой муж. Василий Игоревич, директор *** — название издательства я все-таки произношу, чтобы было понятно, что к чему.

— Ого! Машка, я тебе в третий раз хочу сказать, что ты молодец! Крупнейшее в отрасли… Не дала и тут себя провести. Выбрала лучшее, на дешевку не повелась. Молодец. Нет, я в тебе тогда не ошибся. Ошибся только в подходе. Подход к тебе нужен был другой. Нельзя было оставлять тебя дома — был не прав, признаю. Надо было дать тебе раскрутиться. Размаху не хватило. Но это поправимо.

— Ничего не поправимо. Я просила тебя — не надо сейчас.

— Почему не надо? Его стыдишься? Не стыдись. А мне и вовсе стыдиться нечего. Я у себя дома.

— Ты не у себя дома.

— Хочешь, чтобы я ушел, а он остался — так, что ли? Правильно я тебя понял?

— Уходите оба.

Я роняю это неожиданно — не собиралась, с чего гнать этого неповинного, почти ни в чем не повинного Василия Игоревича — но слово уже сказано, и это единственно возможное сейчас слово.

— Дурочка. Я тебя люблю. Я твой муж. Как была дурочкой, так и осталась.

Я смотрю ему в лицо и думаю, что он прав — он мой муж. Так было, так и есть еще до сих пор — но вот сейчас за ним закроется дверь и так не будет уже никогда. Никогда, никогда. И еще я вспоминаю Ивана и тоже почему-то думаю — никогда, никогда. Могло бы быть — всегда. А будет — никогда.

— Мне кажется, дама просит нас уйти.

Это вступает Василий Игоревич — молчащий, наблюдающий.

— Вы мне не указывайте!