Таланты и преступники

В тот момент, когда сыщицы приехали во двор Евдокии, туда же завернул и стал припарковываться автобус с траурными лентами и надписью «Ритуал». Из автобуса начали выходить люди с печальными лицами в темных одеждах.

Одной из последних вышла Софья Минина. Увидев девчонок, она оживилась и сразу стала рассказывать:

— Ой, вот ведь беда, девоньки. Похоронили нашу Евдокию. И не от руки какого-нибудь незнакомого человека умерла ведь, а от рук любимого внука. Вот что наркотики с людьми делают…

Невысокая красивая женщина с усталым лицом и неподвижным взглядом вздрогнула и медленно повернулась к Мининой.

Подруги сразу решили, что это дочь Евдокии. Лицо ее казалось точным слепком лица Фоминой. Но если у последней черты лица были расплывшиеся и грубые, то у женщины, стоящей перед ними, аристократичне, тонкие, словно выточенные искусным резцом. Она поднесла к лицу скомканную салфетку, вытерла глаза и обратилась к Мининой:

— Зачем вы так, Софья Гавриловна? Вы же знаете Андрюшу, он и мухи не обидит. Я ведь вам так много про него рассказывала, каким он рос…

— Я-то знаю, что рос он тихим, а как связался с наркотой, будто бес в него вселился.

Грубил всем, мусорил…

— Но ведь грубил и мусорил — это не убил. Ведь он и бабушку свою любил, и в сестренке своей, Леночке, души не чает, — из глаз женщины покатились слезы, но она их не вытирала и, казалось, даже не замечала.

— Может оно и так, Наташенька, бедная моя. Только ведь полиция его арестовала, значит виноват. Они же не будут невиновных хватать. Вот и вещи Дусины у него нашли.

Минина приобняла безутешную женщину за плечи, и они тихонько побрели к подъезду. Подруги переглянулись и, не сговариваясь, двинулись за ними вслед.

Все вместе зашли в безобразно грязный лифт, Светку передернуло от отвращения. Алька была бесконечно рада, что не пришлось идти пешком, поэтому молчала. Остальные, кажется, ничего не заметили.

Они вошли в квартиру Фоминой. Народ уже успел выпить по рюмке, а может и по две, поэтому разговоры, на секунду стихшие при их появлении, возобновились снова, и были они отнюдь не печальными. Юркая женщина в одетом поверх темного платья переднике с изображением скульптуры Венеры Милосской усадила подруг к столу, налила водки и поставила перед ними бульон с пирожком. Светка взяла в руку рюмку водки, Алька тяжело на нее взглянула. Алевтина взяла несколько блинов, теперь Светлана пригвоздила ее взглядом.

Через некоторое время, когда разговоры совсем лишились печальных ноток, дочь убитой встала из-за стола и ушла на кухню. Когда туда заглянула Светлана, та стояла у открытой форточки и курила. Наталья обернулась, посмотрела, кто вошел, затем снова развернулась к окну и начала говорить:

— Знаете, вот ведь удивительно, мама умерла, а я не чувствую горя, совершенно ничегошеньки не чувствую. А о сыне думаю каждую секунду. И буду за него биться. Даже если он виноват, буду биться, — она одним щелчком выбросила сигарету за окно.

— А мы с подругой тоже думаем, что ваш сын не виноват. Наталья дернулась и подалась вперед:

— Как?! Вам что-нибудь известно? Кто вы? Вы знаете, кто убил? Вы полиции это сообщите? О, Боже! — она сложила молитвенно руки. — Только бы его выпустили. Тогда все будет по-другому. Мы вылечим Андрюшеньку, я так перед ним виновата!

На кухню вошла Алька.

— А вот и моя подруга, та, с которой мы вместе знаем о невиновности вашего сына. Наталья все с так же молитвенно сложенными руками развернулась к Алевтине.

— Сядь, Алечка, мы с Натальей Борисовной разговариваем. Она говорит, что по маме не горюет, а о сыне очень печется.

— Да, честно говоря, что мне горевать-то? — Наталья разложила на коленке скомканную салфетку и стала ее разглаживать ребром ладони. — Я же, когда забеременела, совсем девчонкой была, ну и пришла к родным. Рассказать, что мой ухажер меня бросил, как только узнал про ребенка. А я очень его любила, он казался светом в окошке. Днями и ночами о нем только и думала. Так вот, пришла я домой, рассказала матери все, сама рыдаю. А она вдруг из-за стола встала и ушла куда-то, потом приходит с чемоданом старым. Кинула мне его в ноги, крышка раскрылась. Ну и говорит: «Полчаса тебе на сборы. И чтоб духу твоего больше никогда здесь не было. Не надо нам с отцом такого позора. И выродка своего не вздумай нам приносить, жалобить».

Так, девоньки, мать взяла и вычеркнула меня из своей жизни. И ни разу не поинтересовалась, как я живу. Сколько я хлебнула, не рассказать. Андрюшенька рос ласковым, ранимым мальчиком. Потом я замуж вышла, Леночку родила. Сын и ее любил и отчима своего. А года два назад вдруг что-то произошло. Он стал скрытным, начал мне грубить. Потом с дружками связался, наркоманить начал. А уж потом я узнала, что мама моя разыскала его и понарассказала про меня гадостей всяких.

— Зачем? — удивленно спросила Аля.