Таланты, которые нас связывают

Я бы и за сто лет не додумалась бы до такого объяснения. В эту секунду я вспоминаю, почему вообще полюбила Лили, когда мне было пять лет. Она воспринимает все не так, как другие. Думает по-своему. И тот факт, что она не справилась с тестом, – еще одно доказательство тупости тестов.

– Ты до сих пор скучаешь по реке?

– Да, – просто отвечает она. – Но я могу смириться с тем, что эта часть моей жизни позади.

– Это… – я теряюсь в словах, но хочу показать ей свою поддержку. – Это так по-взрослому.

Мы идем дальше. Я почему-то продолжаю держать лист в руке.

– Если бы у меня был твой дар, то я, наверное, поступила точно так же. Фиона и Ро не знают, каково это. Учеба дается им легко. Они думают, что нужно просто взять себя в руки, сосредоточиться и начать усердно работать. Они не знают, что делать, когда ты так и поступаешь, но все равно ничего не получается.

В голосе Лили ощущается нечто, похожее на теплоту. Впервые за два года мы с Лили О’Каллахан разговариваем по-настоящему. Не похоже, что она ненавидит меня. Она даже показывает шуточные воздушные кавычки при словах «взять себя в руки».

– Так что ты думаешь насчет Голуэя? – спрашиваю я. – У тебя же до сих пор есть шанс набрать четыреста баллов. Ну, понимаешь, теперь, когда классы такие маленькие, может, учителя будут больше внимания уделять каждой из нас.

Она приподымает бровь.

– Ты правда так считаешь? – спрашивает она с сарказмом. – Или же они собираются уделять все время только тем девочкам, которые прославят себя и школу?

– Не знаю, – отвечаю я и пытаюсь передать ей лист обратно.

Лили медленно засовывает в рот указательный и большой пальцы, как будто собираясь свистнуть. Потом вынимает пальцы и сдавливает ими лист. Лист шипит, и я отпускаю его. Он на лету тлеет и съеживается.

– На мне поставили крест, – говорит она спокойно. – И, похоже, на тебе тоже.

Я даже не знаю, обращается ли она ко мне или к листу.

Простившись с Лили, я иду в обход, мимо дома Фионы, но не захожу в него. Вырвав листок из тетради, я сажусь в ее саду и пишу записку.

«Дорогая Фиона!

Извини. Мне очень жаль. Мне нет прощения за мой проступок, и я не будут пытаться найти оправдания. Я так боялась показаться глупой, что повела себя как самая тупая стерва. Но теперь официально никакого тупо-стервозного запаха, даже намека на него.

Люблю тебя, как и прежде.

М. xxxxxx»

* * *

Вернувшись домой, я глубоко вздыхаю и захожу на кухню. Родители сидят на стульях, поставленных под расходящимся углом, как участники ток-шоу. Собака лежит на полу, придавленная напряженной атмосферой.

– Привет, – выдавливаю я из себя.

– Садись, – тут же говорит мама, и я сажусь.

За этим следуют сорок минут настоящей пытки. Меня обвиняют в обмане, сообщают о звонке мисс Харрис, говорят, что я и без того уже иду по тонкому льду, и ругают за то, что я втянула в это дело Фиону.

– Фиону, у которой запланировано такое большое будущее, – с нежностью и почтительностью в голосе говорит мама.

Я уже столько всего пережила за день, что у меня вырывается:

– Что? А у меня, значит, никакого будущего нет?

Папа пытается вставить свое слово:

– Мы не утверждаем, что у тебя нет будущего. Просто ты его еще не спланировала.

– В последние месяцы мы почти не видели тебя, потому что ты все время проводила с друзьями, – продолжает мама, качая головой. – То, что ты подвергла риску экзамены Фионы, – невероятно. Мэйв, что с тобой случилось?

– О боже, – я не могу скрыть нарастающее раздражение; я понимаю, что это плохо, но у меня нет сил остановиться. – Может быть, вам просто смириться с тем, что эта система не подходит моему типу сознания, что мне надоело выслушивать лекции, надоело, когда меня поучают. Я понимаю, что поступила плохо. Мне очень жаль. Но ведь это не все равно что, допустим, разлить нефть в море. Это была случайность. Я не подумала о последствиях. Так ведь люди поступают, когда их заставляют соревноваться и заранее настраивают на неудачи.

Следует пауза, и какое-то мгновение мне кажется, что они меня понимают.

– Ну что ж, – говорит мама. – Надеюсь, ты закончила с мелодраматическими речами.

Я опускаю голову.

– Дело в том, Мэйв, что ты поступила так не из желания учиться лучше в школе. Ты просто хотела оставаться рядом с Фионой, разве не так? – спрашивает папа.

Я не отвечаю и смотрю на ноги. Почему у папы всегда такой тон, будто он ведет переговоры с террористами, захватившими заложников?

– Мы рады, что у тебя такие хорошие отношения с друзьями, – продолжает он мягким тоном, как будто у меня в руках автомат. – Но, возможно, ты слишком привязалась к ним? Ну, понимаешь, в ущерб всему остальному.

Я опять ничего не отвечаю. Вместо этого я погружаюсь в их сознания по очереди.