– И как отреагировали твои родители? – спрашиваю я, немного удивляясь этому образу – как Бог выплевывает кого-то изо рта.
– Для них это была очень… неловкая ситуация. Наверное, когда я был маленьким и цитировал Библию, то выглядел ужасно милым, но истерический подросток, постоянно разглагольствующий о грехе, – это уже… перебор. Когда же проявилась моя сенситивность, я решил, что это наказание. Что Господь говорит мне: «Ну что ж, пацан, шутки закончились. Ты теперь и сам прекрасно понимаешь, что был создан неправильным».
– Похоже, у тебя…
Мне хочется сказать:
Но Аарон, то ли благодаря интуиции, то ли благодаря своей сенситивности, просто кивает, как будто услышал меня.
– Я знаю, – говорит он. – Я знаю. Поэтому они отправили меня…
– В «Сосны-близнецы», – машинально произношу я.
– Да, но откуда ты…
Тут он вспоминает.
– Ах да, ты же прочитала мое письмо.
– Да.
– Ага. Так вот, в первый раз мне было пятнадцать лет.
–
– Да. Потом еще раз под конец того же года, а потом в шестнадцать и семнадцать лет. Тогда-то я и познакомился с Мэтью, Александром и Рией. Мы все делали сообща, были такой своеобразной командой, шайкой. Рири… Рия – она была помешана на сексе.
В его голосе слышны нотки смеха.
– Не могла остановиться. Не хотела останавливаться. Алек и Мэтт попали туда из-за нечестивых желаний.
Увидев, что я свела брови, он поясняет:
– Они были геями. А меня туда отправили, потому что я был психом. Ну или из-за обсессивно-компульсивного расстройства.
Я не совсем понимаю. Конечно, все слышали об ОКР. Это одна из тех штук, про которые часто рассказывают по телевизору, – когда, например, люди одержимы чистотой и постоянно моют руки.
– Нет, я не помешан на чистоте, – резко говорит он. – У меня были навязчивые мысли про ад, и мне хотелось делать всякие неуместные вещи, описанные в Ветхом Завете, чтобы избавиться от этих навязчивых мыслей. Самобичевание и все такое.
Мне вдруг приходит в голову, что это, возможно, все же ловушка. Элегантная история, чтобы заставить меня пожалеть Аарона. Игра на том, по поводу чего я действительно могу испытывать сочувствие. Самобичевание. Разве это не просто старомодное слово для обозначения «селф-харма», наносимого себе вреда? Чем, по сути, и занимается моя лучшая подруга? Я невольно напрягаюсь, стараюсь перевернуть историю с ног на голову, ищу повод раскритиковать ее.
– Ты думаешь, я все выдумываю, – говорит он мрачно. – Думаешь, я родился таким ужасным и пытался «исправлять геев» просто ради удовольствия. Тебе же не приходило в голову, что в моей жизни был кто-то, кого я любил, о ком заботился, кто имел для меня такое же значение, как твои друзья для тебя?
Голос его напрягается, как будто он пытается сдерживать рыдания. На секунду он замолкает, обращая свою печаль в гнев, в более приемлемую для него эмоцию.
– Ну да, я любил, – резко продолжает он. – Мы все любили друг друга и собирались сбежать. Вместе.
Атмосфера в помещении меняется. Слова Аарона как бы проникают сквозь воздух, становящийся более плотным, сопротивляющимся.
– Они собирались перевести Мэтью в другое место, – холодно добавляет Аарон. – В «Соснах-близнецах» было, конечно, плохо, но это был… своего рода реабилитационный центр строгого режима. Его родители захотели отправить его на конверсионную терапию, где… В общем, он не хотел туда.
– Итак, Домохозяйка.
– Итак, Домохозяйка, – повторяет он. – Не помню, как мы раздобыли карты. Но я мог читать их. Не знаю почему, но мог. И я вызвал ее.
– Сработало?
– В каком-то смысле. Все знали, что по-настоящему магией обладаю лишь я, поэтому Мэтью убедил меня пойти на это. Вызвать ее. Он где-то прочитал про нее, точно не знаю. Я единственный видел ее. То есть напрямую. Они все видели карту, но ко мне она являлась лично. Смотрела на меня. Я видел
– И что потом?
– Я заснул рядом с Мэтью в автобусе, когда мы выезжали из Сакраменто. А когда я проснулся, мы въезжали в Сан-Франциско, и он был мертв.