Талибан. Ислам, нефть и новая Большая игра в Центральной Азии.

Единственным обстоятельством, могущим воодушевить простых афганцев и внушить им надежду на то, что талибы принесут с собой мир, был их обычай коллективного руководства и принятия решений по общему согласию, а не волей одного вождя. На Шуре талибов в Кандагаре утверждалось, что она следует раннеисламской модели достижения согласия среди правоверных путем дискуссии, для которой необходимо прислушиваться к народному мнению и быть ближе к народу. Идея Шуры во многом основывалась на пуштунской племенной джирге, или совете, на котором все вожди кланов решали важные вопросы жизни племени. Во время своих ранних приездов в Кандагар я был впечатлен тем, как командиры, муллы и простые бойцы спорили всю ночь напролет до тех пор, пока Мулла Омар не принимал решения.

Многие афганцы были вдохновлены тем, что сначала талибы не требовали власти для себя. Напротив, они утверждали, что их задача — восстановить законность и порядок, а затем — передать власть правительству «добрых мусульман». Но несмотря на это в период между 1994 годом и взятием Кабула в 1996 году процесс принятия решений внутри Талибана сильно изменился и стал жестко централизованным, секретным, авторитарным и недоступным для народа.

По мере того как Мулла Омар становился все более могущественным и замкнутым человеком, отказываясь путешествовать по стране и встречаться с подчиненными ему людьми, властная структура движения стала повторять все ошибки своих предшественников — моджахедов и коммунистов. Более того, после 1996 года талибы обнародовали свое желание править Афганистаном единолично, без участия других группировок. Они утверждали, что этническое разнообразие страны достаточно представлено внутри самого движения Талибан, и встали на путь полного завоевания страны, чтобы доказать это.

Надежды, возлагавшиеся на талибов, были прямым результатом разложения руководства моджахедов. Во времена джихада руководство моджахедов, расположенное в Пешаваре, пребывало в постоянной междоусобице фракций и лидеров. Партии удерживались от распада не организационной структурой, а волей харизматического вождя или военачальника. В ходе войны эти вожди попадали во все возрастающую зависимость от западных денег и оружия. Им приходилось буквально покупать лояльность своих полевых командиров и бойцов в самом Афганистане, постоянно конфликтуя друг с другом в Пешаваре.

Пакистан лишь подбрасывал дров в огонь раздора. Генерал Зия-уль-Хак командовал пакистанскими войсками в Иордании в 1970 году и помог королю Хуссейну разбить палестинцев. Он познал на собственном опыте ту угрозу, которую может представлять единое партизанское движение для государства, давшего ему убежище. Поддерживая раскол среди моджахедов и не давая им объединиться вокруг одного вождя, Зия-уль-Хак держал их руководителей в зависимости от щедрот Пакистана и Запада. Но когда в 1989 году советские войска ушли из Афганистана и Пакистану нужно было представить внятную политическую альтернативу коммунистическому режиму в Кабуле, равно как и в 1992 году, раскол между пешаварскими партиями был настолько глубоким, что преодолеть его не удавалось даже очень большими взятками. Этот раскол оказал сильное воздействие на политическое будущее Афганистана, исключив возможность создать правительство путем консенсуса.

Вторым элементом руководства антисоветским сопротивлением были полевые командиры, все более недовольные расколом и коррупцией в Пешаваре и тем, что они часто оказывались заложниками в спорах своих вождей и не получали необходимых денег или оружия. Но военная обстановка требовала от них взаимодействия, какая бы борьба ни велась между пешаварскими партиями.

Полевые командиры страстно желали большего организационного единства. Исмаил Хан организовал первую всеафганскую конференцию полевых командиров в провинции Гор в июле 1987 года. На нее собрались более 1200 полевых командиров. Они приняли более 20 решений, и самым важным из них было требование, чтобы они, а не пешаварские лидеры, осуществляли политическое руководство. «Право определять будущую судьбу Афганистана имеют наследники мучеников и мусульмане в окопах, сражающиеся в кровавых боях и готовые к мученичеству. Никто другой не уполномочен принимать решения, определяющие участь нации».[118]

Около 300 полевых командиров снова собрались в провинции Пактия в июле 1990 года и в Бадахшане в октябре того же года. Однако национальная рознь, личное соперничество и желание первыми войти в Кабул в 1992 году положило конец достигнутому было согласию. Битва за Кабул обнажила противоречия между севером и югом, равно как и между пуштунами и другими народностями. Неспособность Ахмад Шаха Масуда пойти на компромисс с пуштунскими полевыми командирами, бывшими в оппозиции к Хекматьяру, даже после взятия Масудом в 1992 году Кабула, сильно повредила его репутации как политика. Ему не удалось вернуть себе доверие пуштунов до тех лор, пока талибы не завоевали север страны в 1998 году.