Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине

– Я очень рад, – сказал суровый Томас де Во, – что Ваше Величество находит вашего лошака полезным животным, хотя голос его и не так сладкозвучен, как арфа.

– Как, – воскликнул король, – ты все еще продолжаешь сердиться на меня за шутку! Так прогони же, Томас, свою обиду бокалом кипрского вина, а не то она удушит тебя… Вот так!.. Однако же лихо ты пьешь! А теперь запомни раз и навсегда: и ты, и я – солдаты, следовательно, мы должны снисходительно относиться к шуткам друг над другом, которые позволяем себе за столом или в минуту развлечений. Чем крепче шутки, тем сильнее мы должны любить друг друга. Ничем я тебя никогда не оскорблял и не оскорблю, да и в последней нашей словесной стычке, если ты и слабее нападал, то зато умнее защищался. Но вот какая разница между тобой и Блонделем: ты мой боевой товарищ или, вернее, мой ученик в ратном деле, а Блондель – мой учитель в искусстве пения и в музыке. Я позволяю себе обходиться с тобой запросто и по-дружески, а к Блонделю отношусь только с почтением как к совершенству и таланту. Ну же, Томас, не сердись и доставь мне удовольствие – останься с нами послушать Блонделя!

– Чтобы только видеть Ваше Величество в таком прекрасном расположении духа, – ответил лорд Гилсленд. – Я готов остаться до тех пор, пока Блондель не окончит своей песни о короле Артуре, исполнение которой, как мне очень хорошо известно, длится три дня.

– Рассчитывай на нашу снисходительность, – сказал король Ричард, – принимая во внимание твой возраст, мы тебя не подвергнем такому продолжительному наслаждению… Однако вон там уже светятся факелы – это приближается королева. Ступай, Томас, и постарайся завоевать благосклонность прекраснейших глаз во всей Европе. Не останавливайся и не прихорашивайся. Смотри, Невил уже опередил тебя.

– Но это ведь не поле битвы, и здесь я покорно уступаю ему первенство, – ответил лорд Гилсленд, на самом деле крайне недовольный излишней расторопностью придворного.

– Кто и когда мог опережать тебя, мой добрый Томас? Разве, не в обиду тебе будь сказано, только мы иногда, – сказал король, улыбаясь вслед торопившемуся навстречу королеве лорду Гилсленду.

– Если это и так, Ваше Величество, – ответил, услышав слова короля, лорд Гилсленд, – то не забудем отдать должное и рыцарю Спящего Барса. Конечно, он легче весит, ловко управляет конем благодаря своим летам, а затем…

– Молчать! – крикнул король, весь вспыхнув. – Я запрещаю кому бы то ни было произносить его имя в моем присутствии!

Как раз в это время в шатер входила королева Беренгария. Ричард направился навстречу супруге, встретил ее у самых дверей, подвел к Блонделю и представил его как короля менестрелей и своего учителя пения. Беренгария, прекрасно зная, что страсть ее супруга к стихотворству и музыке едва ли уступала его страсти к военной славе и что Блондель пользовался особым его уважением, старалась быть особенно любезной и ласковой с этим действительно знаменитым певцом. Однако, несмотря на всю приветливость и любезность, которыми осыпала красавица королева застенчивого поэта и певца, он оказался несравненно внимательнее к приветствиям принцессы Эдит Плантагенет, обхождение которой, не в обиду будь сказано королеве, было проще и искреннее. Быть может, в этом внимании поэта проявлялось и иное чувство, но мы не станем заглядывать в тайники его сердца.

Как бы там ни было, поведение Блонделя не ускользнуло от внимания королевы и ее державного супруга. Ричард, недовольный предпочтением, оказанным Блонделем принцессе, и, видя, что его супруга также обижена, не мог удержаться, чтобы не высказаться достаточно откровенно.

– Мы, менестрели, – обратился он к своей супруге довольно громко, чтобы все услышали, – как видишь по поведению нашего учителя Блонделя, относимся с меньшим вниманием к похвалам тех, кто подобно вам, Беренгария, готов высказать благосклонность, склоняясь к чужому мнению, нежели к таким строгим судьям, как кузина Эдит.

Замечание короля показалось принцессе Эдит колким и обидным, и она тотчас же ответила Ричарду, что не одна она из фамилии Плантагенетов склонна к опрометчивым и строгим суждениям.

Может быть, она сказала бы и больше, так как вполне унаследовала присущую всем Плантагенетам особенность – излишнее самолюбие. Мы должны заметить, что Плантагенеты, хоть и заимствовали свою фамилии от Planta Genista (нежное растение, выбранное ими эмблемой смирения), в действительности были одной из самых гордых династий, когда-либо правящих в Англии. Возможно, Эдит сказала бы в ответ на замечание короля больше, чем допускал этикет того времени, но в этот миг взор ее случайно остановился на мнимом нубийце, хотя последний и старался скрыться позади присутствовавших. Эдит побледнела и прислонилась к стулу, чувствуя, что силы ее покидают и она теряет сознание. Королева Беренгария потребовала воды и спирта, чтобы привести ее в чувство.