Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине

Немцы, наследовавшие открытый воинственный характер от своих предков, покоривших Римскую империю, сохранили глубокие следы древнего варварства. В жизни своей они редко следовали рыцарским уставам и предписанным правилам общежития, и их образ жизни часто осмеивался французскими и английскими рыцарями, считавшими соблюдение этих правил признаком высокой культуры и образованности. Войдя в палатку, Конрад был оглушен громкими голосами, шумно раздававшимися, несмотря на присутствие Леопольда. Одежды гостей показались ему также весьма странными: их короткие разноцветные куртки были обшиты по всем швам бахромой, которая в Западной Европе уже вышла из моды. Поразило его также, что многие из дворян носили бороды.

Служители, среди которых были и молодые, и старые, стояли в шатре: они время от времени вступали в разговор, получали от своих господ подачки и с жадностью пожирали их, стоя за стульями гостей. Здесь же толпились шуты, карлики, менестрели, все они шумели и позволяли себе вольности, каких не стерпели бы в приличном обществе. В вине не было недостатка, и разговоры охмелевших гостей становились все громче и громче.

Среди этого шума странными казались мелкие обряды почтения, соблюдавшиеся при служении эрцгерцогу. Пажи благородного происхождения подавали ему блюда с колен, он ел из серебряных тарелок, пил рейнское и токайское вино из золотого кубка. Его великолепная герцогская мантия была подбита горностаем, корона по богатству не уступала королевской; ноги его, обутые в бархатные башмаки, покоились на табурете из литого серебра. Желая занять маркиза Монсерратского, он в знак особого внимания посадил его по правую руку, однако поминутно обращался к рассказчику, главному остряку, стоявшему справа сзади него.

Человек этот был одет очень своеобразно и богато: мантия и плащ его из черного бархата были украшены золотыми и серебряными монетами, нашитыми в знак щедрости одаривших его князей. В руке он держал палочку со связкой колец, к которым были прикреплены серебряные монеты. Он позванивал ими каждый раз, как собирался сказать что-нибудь достойное внимания. Он имел, по-видимому, большое влияние при дворе эрцгерцога, хотя и выступал то в роли льстеца, то шута, то рассказчика, но всякий, кому требовалась милость эрцгерцога, старался завоевать его расположение.

Боясь разговорами не утомить гостя, эрцгерцог обращался по временам и к придворному шуту, который своими бубенчиками и колокольчиками, подвешенными к его колпаку, шумел не менее рассказчика с его палочкой.

Оба они поочередно потешали присутствовавших своими веселыми шутками и рассказами. Леопольд смеялся при каждой удачной шутке, хлопая в ладоши, и внимательно смотрел на своего гостя, наблюдая, какое впечатление производят на образованного маркиза немецкое остроумие и красноречие.

Трудно было решить, кто из двух этих лиц пользовался большей благосклонностью эрцгерцога – шутки обоих принимались с величайшим одобрением. Иногда они вступали в спор, стараясь заглушить друг друга звоном бубенчиков и монет. Их отношения были, по-видимому, весьма дружелюбными, они старались поддержать друг друга: рассказчик порой разъяснял остроты шута, а последний часто заключал длинную тираду рассказчика забавной шуткой.

Конрад старался показать, что все окружающее доставляет ему удовольствие, он весело улыбался и, по-видимому, восторженно относился к плоским остротам и рассказам обоих шутов, при этом напряженно ожидая случая перейти к важному для него разговору.

Вскоре речь коснулась английского короля. Шут любил говорить о Дике Генете[13], который был для него предметом неистощимых шуток. Рассказчик теперь молчал. Когда маркиз обратился к нему с просьбой истолковать слова шута, он ответил, что «Генета» обозначает скромность и смирение и что называющие себя этим именем должны бы почаще об этом вспоминать.

Эти слова, безусловно, относились к знаменитому дому Плантагенетов, и шут, услышав их, добавил: «Смиряясь, возносится».

– Надо воздавать почет всем по заслугам, – сказал маркиз Монсерратский. – Все мы вместе участвовали в походах и битвах, и мне кажется, что многие князья заслужили славу, которая приписывается менестрелями и миннезингерами исключительно Ричарду Английскому. Не может ли кто-нибудь из певцов пропеть песню в честь знаменитого нашего хозяина, его высочества эрцгерцога Австрийского?

Три миннезингера выступили и начали воспевать эрцгерцога, сопровождая пение игрой на арфе. Двух из них рассказчик заставил умолкнуть, и внимание всех сосредоточилось на певце, воспевавшем в немецких стансах своего государя:

Кто из храбрых полководцев поведет нас
На поле битвы, куда зовет нас крест святой?
Тот, кто соберет полки
Лучших и отважных всадников,
Кто окажет больше рвения,
Кто главой своей касается небес!