Таллиннский переход

Высокие столбы воды поднялись с правого борта «Кирова», на этот раз гораздо ближе, всего метрах в пятнадцати от борта. Капитан 2-го ранга Сухоруков, отработав телеграфом «полный назад», дал команду на руль. Стоявший на правом крыле мостика старпом крейсера, капитан 3-го ранга Дёгтев, пролаял в мегафон команду на буксир. Взметнув по корме бурун, завибрировав и застонав от резкой перемены режима работы машины, подталкиваемый буксиром, «Киров» стремительно пошел кормой вперед. Столбы воды от следующего немецкого залпа поднялись метрах в тридцати по носу корабля. Сухоруков перекинул телеграфы на «стоп», затем на «самый малый вперед». Буксир, предугадав маневр Сухорукова, ринулся к левой скуле крейсера, упершись в нее носовым кранцем, сдерживая циркуляцию огромного корабля от положенного влево руля. Развернувшись почти на месте, «Киров» встал почти перпендикулярно своему прежнему курсу. Столбы воды поднялись и стали медленно оседать с обоих бортов крейсера. Осколки застучали по бортам и надстройкам. Корабль рвануло: обе носовые башни главного калибра полыхнули огнем, пытаясь подавить бьющую с закрытой позиции тяжелую батарею противника.

Отходя малым ходом от берега, капитан 2-го ранга Сухоруков с тревогой поглядывал на небо: уже совсем рассвело, с минуту на минуту можно было ждать воздушного налета. Низкая облачность и моросящий предосенний дождь внушали лишь слабую надежду, что налёт не состоится. Приказав задымить рейд, Сухоруков, отойдя задним ходом почти до самой линии боновых заграждений, развернул корабль вправо. Залпом грохнули все девять орудий главного калибра. Грохот непрерывной канонады разрывал уши и голову. Все ревело, звенело, вибрировало. Столбы черно-бурого дыма поднимались над городом и гаванью, стелясь над лесом мачт, смешиваясь с дымом и паром от бесчисленных дымовых труб боевых кораблей, транспортов и буксиров. Часы в боевой рубке крейсера показывали 04:30.

24 августа 1941, 04:30

Гром канонады сорвал с койки в каюте №111 на транспорте «Вирония» корреспондента Вишневского, прославившегося еще до войны своими ультрапатриотическими пьесами, сценариями и статьями. Его знаменитая пьеса «Незабываемый 1919-й» стала одним из тех краеугольных камней, на которых, как на фундаменте, окреп и вырос уродливый, средневековой культ Сталина. Будучи в Испании, Вишневский посылал в Москву победные реляции, так что и много лет спустя те, кто читали его корреспонденцию в «Правде», не могли толком сказать, чем же все-таки закончилась гражданская война в Испании. Он был крупной фигурой в Главном политуправлении флота, мог без доклада входить к самому начальнику ГлавПУРа Рогову — знаменитому Ивану Грозному, как его прозвали на флотах, был запросто с самим наркомом и вдохновенно нёс, как позже напишут его биографы, «пламенное большевистское слово в матросские массы».

Активный по натуре, амбициозный, безусловно смелый и обладавший завидной энергией и работоспособностью, Вишневский носился с одного участка фронта на другой, посещал корабли, читал лекции и боевые листки, следил за настроениями, сигнализировал, предостерегал, информировал, опрашивал, заполняя бесчисленные записные книжки нервным, почти иероглифическим почерком.

В последнее время казалось, что Вишневский остался единственным, кто еще верил в то, что Таллинн удастся удержать. Он доказывал, стыдил, угрожал, доносил, произносил целые речи о мощных подкреплениях, идущих из Кронштадта, развив в этом отношении такую кипучую деятельность, что даже его коллеги-журналисты, «аккредитованные» при штабе КБФ: Михайловский, Тарасенков, Рудный и Маковский, предпочитали с ним не встречаться: того и гляди, напишет донос, обвинив их в паникерстве и пораженческих настроениях. Вишневского не без оснований побаивались даже в штабе флота. Видимо, Вишневский сам верил в то, что говорил, поскольку накануне, придя в политотдел флота и узнав, что все сотрудники политотдела получили приказ быть готовыми к немедленной погрузке на «Виронию», он искренне расстроился и впервые за трое суток появился в каюте на «Виронии», предоставленной в распоряжение флотских журналистов, а там, грохнувшись на койку, не раздеваясь, мгновенно уснул.