Талтос

Машина остановилась, и Эшу пришлось сделать немалое усилие, чтобы открыть дверь. Шофер бросился на помощь, но ветер буквально сбивал его с ног.

Стремительно летящие к земле белые хлопья были потрясающе чистыми и красивыми. Эш вышел из машины, разминая затекшие ноги, и поднял ладонь к лицу, чтобы защитить глаза от влажных снежинок.

— На самом деле все не так уж плохо, сэр, — сказал Джейкоб. — Мы сможем выбраться отсюда примерно через час. А вам, сэр, позвольте заметить, лучше без промедления подняться на борт.

— Да. Благодарю вас, Джейкоб. — Эш остановился. Темное пальто мгновенно превратилось в белое. Чувствуя, как снег тает на волосах, Эш полез в карман и нащупал там игрушку: маленькую лошадку-качалку.

— Это для вашего сына, Джейкоб, — сказал он. — Я ему обещал.

— Мистер Эш, как вы можете помнить о подобных вещах в такую ночь?

— Вздор, Джейкоб. Уверен, ваш сын помнит.

Сама по себе игрушка ровным счетом ничего не стоила — так, мелкая поделка из дерева. Ему хотелось сейчас подарить что-нибудь бесконечно более интересное и ценное. Надо записать для памяти: «Хороший подарок для сына Джейкоба».

Эш быстро шел широким шагом, и водитель никак не мог приноровиться, чтобы идти с ним в ногу. Впрочем, какая разница — хозяин так высок, что зонт над ним держать невозможно. Это был просто жест, и ничего более: сопровождать его, держа наготове зонт, чтобы он мог этим зонтом воспользоваться. Надо сказать, что такого желания у Эша до сих пор не возникало.

Он поднялся на борт и вошел в небольшой теплый и уютный салон реактивного самолета, летать на котором всегда боялся.

— У меня есть записи вашей любимой музыки, мистер Эш.

Он знал эту молодую женщину, но не мог вспомнить ее имя. Одна из лучших ночных секретарей, она сопровождала его в последнем путешествии в Бразилию и действительно стоила того, чтобы ее запомнить. Как неловко! Оно должно бы вертеться у него на языке…

— Иви, если не ошибаюсь? — слегка наморщив лоб, спросил он с улыбкой, словно заранее извиняясь за ошибку.

— Нет, сэр, Лесли, — мгновенно прощая его, отозвалась женщина.

Если бы она была куклой, то непременно из бисквита, с чуть подкрашенными нежно-розовыми щечками и губками и непременно с маленькими, но темными и глубоко посаженными глазами.

Застенчиво глядя на Эша, она застыла в ожидании.

Как только он занял специально для него изготовленное громадное кожаное кресло, она вложила ему в руку отпечатанную программу. Бетховен, Брамс, Шостакович. Любимые композиторы. Был там и недавно заказанный им Реквием Верди. Нет, он не станет слушать эту музыку сейчас. Стоит погрузиться в мрачные аккорды и печальные голоса — воспоминания пропадут.

Стараясь не обращать внимания на зимний пейзаж за стеклом иллюминатора, Эш откинул голову назад и мысленно приказал себе спать, хотя отлично понимал, что заснуть не сможет, а будет снова и снова вспоминать Сэмюэля и размышлять над тем, что от него услышал, — до тех пор, пока они не встретятся вновь. Он явственно ощутит запах, витавший в Обители Таламаски; перед его внутренним взором возникнут лица ученых, всем своим обликом больше похожих на монахов, и рука человека, сжимающая в пальцах птичье перо и старательно выводящая им крупные буквы с затейливыми завитками: «Аноним. Легенды затерянной земли. О Стоунхендже».

— Предпочитаете полную тишину, сэр? — спросила Лесли.

— Нет. Пожалуй, Шостакович… Пятая симфония. Она заставляет меня плакать, но пусть это вас не беспокоит. Знаете ли, я голоден и, пожалуй, не отказался бы от сыра и молока.

— Да, сэр, мы все подготовили…

Лесли принялась перечислять разнообразные сорта сыра, которые специально для него заказывали во Франции, Италии и Бог знает, где еще.

Он молча кивал, соглашаясь, ожидая, когда из динамиков электронной акустической системы хлынет музыка — божественно пронзительная, всепоглощающая, она вытеснит из головы все мысли о снеге снаружи, о том, что вскоре самолет окажется над громадным океаном, о том, что впереди ждут берега Англии, зеленая долина, Доннелейт…

И глубокая печаль…

2

В первые дни Роуан ни с кем не разговаривала и большую часть времени проводила на воздухе, под дубом, сидя на белом плетеном стуле и положив ноги на подушку, а иногда просто поудобнее расположившись на траве. Она смотрела куда-то вверх, словно провожая взглядом вереницу облаков, хотя на самом деле небо было ясным и лишь изредка в необъятной голубизне то тут, то там возникали маленькие белые барашки.

Она смотрела на стену, или на цветы, или на тисы, но ни разу не опустила глаза вниз, на землю.

Возможно, она забыла о двойной могиле, располагавшейся прямо под ногами и практически скрытой густой травой, которая по весне буйно разрасталась в Луизиане, — чему немало способствовало обилие дождей и солнца.

По словам Майкла, аппетит у Роуан восстановился не полностью. Пока ей удавалось осилить приблизительно от четверти до половины порции, однако голодной она не выглядела, хотя бледность все еще заливала щеки, а руки по-прежнему дрожали.