Талтос

— Моя дорогая, — прошептал он, бросая прощальный взгляд на дом, высящийся величественно во тьме, таинственный, заполненный ведьмами и волшебством. Где-то в нем Бру следила за всем. Где-то оставалась книга. — Моя невеста, — сказал он, страстно прижимая ее к своей груди. — Моя дитя-невеста.

Они стремительно мчались по камням, но он снова подхватил ее на руки и побежал еще быстрее, чем прежде.

Голос Жанет донесся до него из пещеры. Старинная поэзия, проникнутая страхом и раскаянием… Черепа мерцали во тьме.

И память перестала быть стимулом, концентрацией разума, приводящего в порядок все нудные тяготы наших жизней, все неудачи, промахи, моменты невосполнимых утрат и унижений…

Нет, память была чем-то нежным и естественным, как темные очертания деревьев, высящихся над их головами, как пурпурное небо в последних лучах заката, как нежный шелест леса в вечерних сумерках, опустившихся на них.

В автомобиле он усадил ее себе на колени, разорвал на ней платье и стал прижимать ее волосы к губам, к глазам. Она тихо напевала и одновременно плакала.

— Долина Доннелейта, — шепнула она, лицо ее раскраснелось, глаза блестели.

— Прежде чем утро настанет здесь, оно придет туда, и мы окажемся на тех камнях, — сказал он. — Мы будем лежать на траве, и солнце будет всходить над нами. Мы станем одним целым.

— Я знала, я знала… — шептала она ему в ухо.

Его губы сомкнулись на ее соске, впитывая сладкий нектар ее плоти. Он стенал, погружаясь губами в ее груди.

И черная машина вырвалась из многоцветного мрака, оставив позади темный перекресток и величественный дом, громадные ветви лиственных деревьев, удерживавших черноту под фиолетовыми небесами.

Автомобиль, несущий внутри себя мужчину и женщину — отныне навеки неразлучных самца и самку, — устремился в зеленую бесконечность, в самую сердцевину мира…