Талтос

Ах, но это приводит меня к мысли о другой опасности, существовавшей во время нашей жизни в потерянной земле. Как могу я забыть об этом? Всегда существовали Талтосы, завороженные музыкой и оказавшиеся не в силах освободиться от ее чар. Они могли быть захвачены музыкой других, так что тем приходилось прекращать пение, чтобы освободить их. Они могли быть заворожены собственной песней и петь ее, пока не падали замертво. Они могли танцевать, пока не падали замертво.

Я сам часто попадал под колдовское очарование пения, танцев и сочинения стихов, но мне всегда удавалось пробудиться вовремя или музыка подходила к своему торжественному концу, или, возможно, я сильно уставал или терял рифму. Как бы то ни было, я никогда не оказывался перед лицом гибели. Равно как и многие мне подобные. Но иногда были и смертные случаи.

Каждый сознавал, что Талтос, умирающий в танце или при пении, уходит к Доброму Богу.

Но никто не говорил много по этому поводу. Смерть — неподходящая тема для разговора у Талтосов. Все неприятные вещи должны быть забыты. Это один из наших основных идеалов.

Ко времени катаклизма я прожил долгое время. Но я не знаю, как можно его измерить. Позвольте мне оценить его промежутком от двадцати до тридцати лет.

Катаклизм должен быть полностью отнесен к природным явлениям. Позже рассказывались истории о римских солдатах или пиктах, изгнавших нас с родного острова Ничего подобного не происходило вообще. В утраченной земле мы ни разу не видели ни одного человеческого существа Мы не знали ни о каком другом народе. Мы знали только самих себя.

Могучий сдвиг земли заставил задрожать нашу страну, и она стала разваливаться на части. Это началось с отдаленного грохотания и с облаков пыли, покрывших всю землю. Гейзеры стали обжигать людей. Озера стали такими горячими, что пить воду из них представлялось невозможным. Земля стонала и день, и ночь.

Многие Талтосы погибли. Рыба в наших озерах была мертва, и птицы покинули наши скалы. Мужчины и женщины разбегались во все стороны, стремясь отыскать места, где поверхность оставалась спокойной, но они не находили таких мест, и некоторые побежали обратно.

Наконец, после бесчисленных смертей, все племя принялось строить плоты, лодки, выдалбливать челноки, предпринимать все возможное, чтобы совершить переход на землю зимы. Другого выбора у нас не было. Обитатели нашей земли пребывали в полном смятении, и оно нарастало с каждым днем.

Я не знаю, сколько нас осталось. Я не знаю, скольким удалось спастись. Все дни и ночи люди строили лодки и уходили в море. Умные помогали глупым — это был признак, по которому мы отделяли старых от молодых, — и примерно на десятый день, как я теперь понимаю, я отплыл вместе с двумя своими дочерьми, двумя мужчинами, которых любил, и одной женщиной.

И это случилось, когда мы уже были в стране зимы… Однажды днем я увидел, что моя родная земля, моя родина, где началась подлинная история моего народа, погрузилась в морскую пучину.

Затем начались наши испытания и наши невзгоды, наши подлинные страдания и выработалась наша первая концепция доблести и жертвенности. Началось все то, что человеческие существа считают священным, что приходит только после трудностей, борьбы и возникшей идеализации блаженства и совершенства, которая расцветает в разуме после того, как рай оказывается совершенно утраченным.

С высокой скалы я видел, как великий катаклизм достиг своего завершения; именно с этой высоты я наблюдал, как земля развалилась на куски и погрузилась в море. Это оттуда заметил я крошечные фигурки Талтосов, тонущих в море. Оттуда увидел я гигантские волны, смывающие основания скал и холмов, и стремительное затопление долин и лесов.

— Злобный Бог торжествовал победу, — говорили те, кто спасся со мной.

И впервые песни, которые мы пели, и наши истории, которые мы рассказывали, преисполнились горькими стенаниями.

Должно быть, был самый конец лета, когда мы оказались на земле жестокого холода. Это была истинная стужа. Вода, ударявшаяся о берега, была столь холодна, что Талтосы, спасшиеся с утраченной земли, падали на землю, теряя сознание. Вскоре мы поняли, что здесь никогда не бывает теплее.

Но истинное дыхание зимы оказалось таким, какое нам даже не могло присниться. Большинство Талтосов, спасшихся с утраченной земли, умерли в первую же зиму. Некоторые оставшиеся в живых принялись яростно размножаться, чтобы восстановить численность гибнущего племени. Но, не имея четкого представления о неизбежном следующем наступлении зимы, многие оказались не готовы к ней — так что гибель Талтосов продолжалась.

Возможно, мы осознали закономерность смены сезонов только на третий или четвертый год.

Но в те первые годы среди нас царили суеверие, бесконечная болтовня и недоумение по поводу нашего изгнания из родных мест. Мы не понимали, почему снег и ветры напали, чтобы убить нас, и гадали, не рассердился ли на нас Добрый Бог.