Там чудеса

А может, то разлетелось на черепки разбитое сердце.

«Без чужаков» – это про нее?

Отозваться не получилось, как и отвести взор от Людмилы – прямой, что гусельная струна, бледной до синевы и такой испуганной, будто помимо воли слова злые вырвались и она теперь не чаяла их вернуть.

Или же Фира сама ей оправдание придумала, лишь бы не видеть сути.

– Погавкались? – откуда-то издалека, из-за гор, прозвучал раздвоенный эхом голос Дотьи. – Ой, баламошки, и что с вами делать?

Говорила она и еще что-то, наверняка мудрое и важное, но шум в ушах все нарастал и речами нянькиными питался, ничего не оставил. Фира все же кивнула разок – явно невпопад, – а потом Людмила, похоже, тоже не уловившая ни звука, бросилась ей на шею и разрыдалась:

– Прости, прости, прости! Сама не знаю, что несу. – И, отстранившись слегка, впервые за утро в глаза ей взглянула. – Прощаешь?

Фира снова кивнула, на сей раз осознанно, хотя спокойнее ничуть не стало.

Разве ж можно такое нечаянно сболтнуть? Это не пьяная брань, не душевный выкрик – нет, фраза за фразой, удар за ударом. Намеренно, в самое больное место.

Но и держать обиду на невесту – та еще глупость. Много ли у них времени на эту возню? Моргнуть не успеют, как княжна станет женой и упорхнет из дома – ни к чему отягощать ее сердце ссорами.

Фира улыбнулась, надеясь, что глаза не блестят вновь слезами:

– Все хорошо. И если не хочешь, я могу посидеть в…

– Нет! – спешно перебила Людмила и плечи ее стиснула – верно, отметины останутся. – Нет, ты нужна мне, всегда нужна, слышишь? Кому ж меня омывать и причесывать, как не тебе? А что на капище подружьем не зову, так не хочу веру твою поношать, душу рвать на части. Гостьей будь, сестрой, со стороны смотри и радуйся за меня, но пальцы кровью требной не пачкай.

Наконец невидимая рука, сжимавшая нутро в тугой ком, чуть ослабила хватку. Фира выдохнула и княжну в щеку поцеловала:

– Ни за что не пропущу.

Потом на няньку глянула, и оказалось, что та покинула светлицу. Хорошо и девчонок с собой увела, вот только самое главное они уже услыхали и теперь по всем уголкам расплескают «важные вести». Что прозрела Людмила и поставила-таки ведьму заморскую на место, что отныне можно не скрывать чувств своих истинных, ведь княжна с ними на одной стороне.

Не любили Фиру в днешнем граде, а в тереме – особенно. Кто – за близость к великому князю и дочери его, кто – за чужеземность, кто – за силу нелюдскую, а кто-то – и за слишком громкий смех. Одна из моложавых сестриц Владимира даже к Драгану ее ревновала, будто Фира хоть когда-то смотрела на него как на жениха. А другая, много старше и дряхлее, кажется, и вовсе ненавидела все живое, вот и ведьму вниманием не обделила.

Пожалуй, только юная княгиня Чаяна улыбалась ей всегда по-доброму и гнусных слов за спиной не говорила, но на то она и верная спутница великого князя. Пусть пятая по счету, пусть пока не родившая ни одного сына, зато светлая душой и ликом и охоронившая этим сиянием от всякой грязи и мужа, и детей его.

Фире вот тоже достался лучик. А еще у нее была Людмила, умевшая одним взглядом пресекать любые сплетни.

Даже любопытно стало, все ли сумеют злость удержать, когда они явятся в цветочную горницу в обнимку, как прежде.

– Идем, – позвала княжна и за руку Фиру потянула. – Вода остынет, не хочу девок опять гонять.

Ей гонять и не пришлось – всем командовала Дотья: чтоб над одной бадьей беспрестанно пар клубился, а другая чуть ли не коркой льда покрывалась; чтоб цветов вокруг было много, как в диком поле, а света – мало, будто прикорнул Хорс, отвернулся; и чтоб не чадили жирники, не сквернили вонью аромат цветов и девичьей чистоты.

Зря надеялась Людмила на трех помощниц и тишину – весь терем в комнату набился. Выстроились девы вятшие вдоль стен, тихое «а-а-а» затянули, пока старшие с невесты сорочку стаскивали и ступни ее травами натирали. А после уже Чаяна у ног ее присела и Фиру к себе поманила.

– Кровь предков великих, – прошептала, зачерпнув из стоявшей рядом чаши горсть крупных красных ягод. – Сила всех матерей и дочерей.

В неверном, зыбком свете жирников древесные глаза княгини сверкнули пламенем, русая корона волос заискрилась, а тонкие пальцы ягоды смяли и принялись темным соком на коже Людмилы руны выводить. Какие-то Фира учила и знала, другие – родовые, тайные – видела впервые и даже не пыталась запомнить.

Не про нее такие ставы.

Так что она просто сидела рядом, на усыпанном цветами полу, и бездумно следила за витьем сложного узора. Вдыхала пар и густой запах сладости и железа, а когда в ее расслабленную ладонь тоже всыпали ягод и силком сжали кулак, растерялась.

– След оставь, – тихо велела Чаяна. – Не словом – чувством.

И Фира поднялась. Замерла против Людмилы, молчаливой, напряженной, в лицо ее бескровное взглянула и коснулась влажными кончиками пальцев ее лба:

– Подумай, вспомни – и я услышу даже в другом мире.

И вспыхнули четыре темных пятна на челе сначала золотом, потом серебром и наконец развеялись без остатка, ушли под кожу.