Там, где нас нет. Время Оно. Кого за смертью посылать

На красной заре
В Кромешной Стране
Летели три ворона,
Ревели в три голоса:
«Ты судьба, ты судьба,
Ты прискорбная вдова!
Мы не бедные люди —
У нас медные клювы,
Мы не как остальные —
У нас перья стальные,
А заместо глаз
Красны уголья у нас.
Маемся смолоду
От лютого голоду.
Мы твои дети,
Куда нам летети?»
Отвечала судьба,
Прискорбная вдова:
«Я вас, дети, возлюблю,
До отвала накормлю:
За земным за краем,
За синим Дунаем
На высоком холме
В золоченой броне
Тело белое лежит,
Никуда не убежит,
Вас дожидает,
Глаз не закрывает.
Ему не на что глядеть,
Ему незачем терпеть,
Ему не о чем тужить,
Ему хватит жить…»

Так примета насчет красных воронов и сбылась.

Глава третья

А еще один не известный, но заслуживающий полного доверия автор повествует о том, как Рыцаря Феба в некоем замке заманили в ловушку; пол под ним провалился, и он полетел в глубокую яму, и там, в этом подземелье, ему, связанному по рукам и ногам, поставили клистир из ледяной воды с песком, отчего он чуть не отправился на тот свет. И несдобровать бы бедному нашему рыцарю, когда бы в этой великой беде ему не помог некий кудесник, верный его друг.

Сервантес

Жихарь слышал, что в смертную минуту перед человеком проходит вся его жизнь, вся как есть, с мельчайшими подробностями, и надеялся, что успеет припомнить начальную свою пору, и родителей своих, и настоящее имя, потому что памятная его жизнь была коротенькая и непутевая, а Бессудная Яма весьма глубока, и хватит ли ему обычных воспоминаний, чтобы долететь до дна, не станет ли скучно и тоскливо по дороге, не завоет ли он в голос, к вящему удовольствию князя Жупела? Орать было стыдно, молчать тяжко. Никаких картин из жизни перед глазами не наблюдалось, а была сплошная чернота. Время растянулось, словно медовая капля, падающая из ковша, ничего не происходило, и богатырь напугался: что, если смерть такая вот и есть — все понимаешь, а сделать ничего не можешь?

Тут он спиной ощутил какое-то встречное движение, легкие уколы, услышал тихое потрескивание, и вот со всех сторон охватила его колючая и душная шуба, и стал ожидать он последнего страшного удара заостренных кольев, но так и не дождался. Тут уже не время замедлилось, а падение, скоро оно совсем прекратилось, и молодца даже подбросило невысоко кверху, а потом гора сухого сена окончательно приняла его.

«Ты смотри — даже колья в яме нельзя оставить без присмотру!» — подумал Жихарь, и тут его с великой силой ударило по спине. Жихарь схватился за ушибленное место, потом, к своему удивлению, нащупал знакомые изгибы золотой ложки.

— Я вам покидаюсь, собачьи дети! — заорал он и вовремя сообразил увернуться — на его место тяжко рухнуло чье-то тело. «Должно быть, Фуфлея–покойника бросили, — решил Жихарь. — Теперь людям и вправду велят говорить, что я его зарезал ядовитым ножом — срам какой…»

Пошарил руками, и оказалось, что у чаемого Фуфлея нет ни рук, ни ног, ни самой головы и вообще это не Фуфлей, а кожаный мешок, от которого вкусно пахло вареным, печеным и даже хмельным.

«Зря старый варяг снеди кинул — дольше буду мучиться», — пригорюнился богатырь, но, как всегда после опасности, в животе забурчало, он развязал мешок, взял прямо сверху жареного гуся и как-то незаметно для себя обглодал до последней косточки. Жить стало лучше, жить стало веселее. Надо было как-то устраиваться, а там, глядишь, и выбираться. Над головой голубел кружок неба. Да и мрачная песня дружинников ласкала ухо — на своих поминках побывать всякому лестно.

На всякий случай Жихарь издал несколько пронзительных смертных стонов, громко пожаловался на остроту кольев и соседство многочисленных мертвых тел и разных чудовищ. Конечно, проверить вряд ли кто осмелится, но если князю заблажит…

Потом темнота надоела богатырю, да и верные товарищи наверху разошлись. «За стол, поди, вернулись, поминать будут», — позавидовал Жихарь и ласково погладил варяжий мешок. По бульканью он определил деревянную флягу с пивом, достал и приложился, поминая себя добрым словом. Питье надо беречь, вовремя вспомнил он. Пора бы и оглядеться.