Там, где нет темноты

А если ничего не отвечать, О» Браэн придет к выводу, что его личный секретарь и член внутренней партии не в состоянии управлять собственным мышлением — что, в общем, приведет к тому же результату. И не будет ни личного кабинета, ни мягкого кожаного кресла, ни даже назойливого телекрана. Ничего уже не будет.

По виску Адамса скользнула капля пота. Кто его только за язык тянул?.. Нужно было просто отправить верстку в Миниправ среди всей остальной текучки, но ни в коем случае не поминать о Майке Бродене при шефе. Черт его знает, что там у него случилось с этим арестантом, но при любом упоминании о нем шеф просто сатанеет.

Пауза затягивалась. В комнате надрывно тикали часы — невероятный довоенный раритет — и каждый щелчок стрелки звучал в ушах Адамса так же зловеще, как звук взведенного курка.

Потом О» Браэн все–таки заговорил:

— Я никогда не повторяю дважды, Адамс. Для вас сделаю исключение из правила — но это будет первый и последний раз. Так вот — никаких гранок Миниправу посылать не нужно. Положите их на стол. Я займусь ими сам.

Адамс посмотрел на черные, набрякшие мешки под глазами у шефа и с каким–то странным удивлением подумал, что тот кажется почти больным. Странное дело, он видел О» Браэнна по десять раз на дню, но эта мысль пришла ему в голову только сейчас.

На одну краткую секунду он задумался о том, что же там все–таки произошло между О» Браэном и Броденом, но потом верстка с именами арестантов мягко легла поверх покрывавших стол бумаг, и Адамс привычно — так же, как иные люди моют руки перед едой или снимают головной убор, входя в квартиру — стер из памяти все, что было связано с именем Майкла Бродена.

Бродена не существует.

Бродена никогда не существовало.

Выходя из кабинета, Адамс точно помнил, что в их разговоре с шефом возникло какое–то неприятное затруднение, при мысли о котором ему все еще делалось не по себе, но чем конкретно было вызвано это затруднение, он уже напрочь позабыл.

* * *

Когда О» Браэн первый раз увидел Бродена, то счел его довольно заурядным. Пожилой мужчина лет шестидесяти, выглядевший еще довольно крепким. Ежик пепельных волос, такая же пегая щетина на щеках и подбородке, и обветренное узкое лицо — по виду настоящий прол, что, в общем, и неудивительно, поскольку этот человек успешно выдавал себя за прола почти тридцать лет. Единственной выбивавшейся из образа чертой были внимательные темные глаза. И даже не глаза, а взгляд — пролы не смотрят с таким выражением. И все же, в общей камере, заполненной людьми, Броден казался чуть ли не самым неинтересным экземпляром. Во всяком случае, пока дверь не открылась, и охранники не втолкнули в камеру бледного, шатавшегося человека с окровавленным лицом. Человек пошатнулся и упал на четвереньки, не сумев удержаться на ногах. Броден поднялся, подошел к упавшему и помог ему встать. О» Браэн, наблюдающий за этой сценой по видеосвязи, выжидательно сощурился. Он видел такое уже много раз.

— Броден! — рявкнул телекран. — Броден М.! Отойдите от него.

Избитый съежился, как будто его пнули сапогом.

Дверь лязгнула опять. Один охранник встал в дверях, а второй вошел внутрь, чуть заметно улыбаясь и поигрывая резиновой дубинкой.

« Браэн не стал досматривать до конца. Все это было ему хорошо известно.

« Браэн не особо интересовался предварительным дознанием. Оно казалось ему слишком примитивным, чтобы уделять ему особое внимание, хотя несколько лет назад он сам участвовал в разработке инструкции для следователей. Он знал, что Бродена все время били. Били сапогами, кулаками и резиновой дубинкой. Не давали спать по двое и по трое суток, заставляя стоять в кабинете следователя по стойке «смирно», пока арестанта держат ноги. Дознаватели сменялись, отработав свою смену, а подследственный все так же продолжал стоять посреди комнаты. Если он терял сознание и падал на бетонный пол, то его приводили в чувство и заставляли стоять дальше. Следователям рекомендовалось почаще менять манеру поведения, стремительно переходя от протокольной серьезности к задушевному, почти приятельскому тону — а потом так же внезапно начинать орать на арестанта. В арсенале дознавателей было немало средств, которые должны были полностью деморализовать подследственного — от ударов и плевков в лицо до той сочувственной, располагающей улыбки, с которой следователь тушил о кожу арестанта недокуренную папиросу. Когда допрос заканчивался, Бродена совали в первую попавшуюся камеру и позволяли ему несколько часов поспать. А потом поднимали с койки, выводили в коридор и снова били.

Неизменно присутствовавший при таких сценах врач равнодушно считал ему пульс и сообщал охране, что опасности для жизни нет. Или, напротив, что необходимо дать подследственному передышку. Врачей в Минилюбе не хватало, но О» Браэн настоял, чтобы на всех допросах Бродена присутствовал дежурный медик. Майклу Бродену было уже за шестьдесят, и предсказать, как он перенесет стандартное дознание, было довольно сложно.