Там, где нет темноты

В общем, все шло как обычно. Броден падал в обмороки, выл от боли, трясся от бессонницы и напряжения в точности так же, как сотни человек, бывавших в этих камерах и коридорах прежде него. Скоро у него начались жуткие лицевые тики, во время которых Броден не мог выговаривать даже простые односложные слова. Иногда эти тики возникали от одного появления одетых в черное охранников. Десны у подследственного кровоточили, глаза запали, а кожа покрылась коркой грязи. Броден стал похож на призрак самого себя — беззубый, облысевший и костлявый призрак, вид которого вызвал бы у случайного свидетеля сначала оторопь, а потом жалость, смешанную с отвращением.

Словом, Броден выглядел затравленным и сломленным. Но он так и не подписал ни одного из своих протоколов. Поначалу это приводило его следователей в ярость, но потом на смену прежней злости пришла растерянность. С каждой неделей становилось все яснее, что ситуация зашла в тупик. Бить Бродена еще сильнее или дольше было невозможно — он бы этого не выдержал. Продолжать следствие тоже было бессмысленно — дело было фактически закончено, все обвинения против Бродена были подробно описаны в десятках протоколов, но место для подписи подследственного на каждом из них оставалось пустым. В конце концов Бродену сломали пальцы, скрупулезно задокументировали его неспособность держать ручку, после чего все протоколы были подписаны следователем в присутствии двоих свидетелей.

« Браэн слишком поздно осознал, что это дело следовало с самого начала взять под свой контроль. Но теперь было уже поздно что–нибудь менять. К худу или к добру, но первый этап следствия закончился, и начинать все заново не представлялось никакой возможности, поскольку Броден успел превратиться в полутруп, так что ни для каких допросов уже не годился. О» Браэн приказал, чтобы совершенно «доходившего» Майкла Бродена перевели в санитарный блок и слегка подлечили, прежде чем можно будет заняться им вплотную. А сам решил потратить это время на исследование материалов дела. Но не того дела, которое было состряпано дежурным следователем и содержало набор стандартных обвинений — шпионаж, убийства, связь с Голдстейном и вся остальная ахинея — а настоящего дела Майкла Бродена, вина которого лежала в совершенно другой плоскости.

В последней редакции словаря новояза появилось очень удачное выражение — «мыслепреступник». Это, разумеется, не отменяло дополнительной возни с обвинением каждого поступившего к ним арестанта в государственной измене, актах терроризма, воровстве, диверсиях в пользу Остазии, и прочая, и прочая. Но зато позволило наконец–то правильно расставить нужные акценты. Террор — просто частная форма мыслепреступления.

« Браэн занимался делом Бродена дольше, чем рассчитывал в начале. На изучение материалов дела ушло почти десять дней. О» Браэн помнил, как в первый из этих дней сидел в своем кабинете и задумчиво перебирал сухие пожелтевшие листы, готовя самого себя к очередному путешествию по лабиринту чужих заблуждений. Это была неотъемлемая часть его работы — не то чтобы самая приятная, но все же временами приносившая свои сюрпризы. Интересно, почему мыслепреступники так часто начинают именно с того, что принимаются марать бумагу? И что тут первично — записывание собственных мыслей порождает мыслепреступление или, напротив, мыслепреступление рождает непреодолимое желание писать?.. Впрочем, в доме у Бродена хранилась не только его собственная писанина. Там же обнаружился целый склад вредных бумажек — семейный архив, какая–то переписка, все участники которой давно умерли, и старые газеты, тонкие, как папиросная бумага, и при каждом прикосновении оставлявшие на подушечках пальцев серые следы. Зачем хранить весь этот хлам, О» Браэн, будучи здоровым человеком, объяснить не мог, хотя в его задачи и входило понимать ход мысли арестантов.