Там, где папа ловил черепах

Фонари, фонари… Две сверкающие нити. Их трепетный свет манил, зазывал все дальше и дальше. Мы шли, взявшись за руки, забыв обо всем на свете. Вот так идти и идти… А каждый огонек, так заманчиво влекущий к себе, вблизи всего-навсего телеграфный столб с электрической лампочкой на верхушке.

— Почему так, Отар? Почему вблизи совсем не то, что издали?

— А ты б хотела, чтоб разворачивались перед нами огненные цветы? У меня эти огни вызывают другие чувства: что-то грандиозное нарастает в груди, жажду подвигов, славы!

— Где подвиги, там всегда слава.

— Да! Значит, ты меня понимаешь?

— Понимаю, Отар, понимаю!

— Вот, например, Чкалов. Неужели нужно учиться только на пятерки? — После небольшой паузы Отари сказал: — Ведь Чкалов пошел добровольно в армию, когда ему было всего пятнадцать лет! И стал летчиком-испытателем. Без всякого образования он однажды за сорок пять минут сделал в воздухе двести пятьдесят мертвых петель!

— Он же на летчика учился.

— И я буду учиться на летчика!

— Говорят, Чкалов — самородок, — вспомнила я слова моего одноклассника Клима.

— Я не похож на Чкалова? — резко остановившись, браво посмотрел Отар.

— Ты?

Мне хотелось сказать, что Отари лучше всех на свете. Второго такого не было и не может быть!

— Ну, говори!

— Похож!

— А представляешь, когда я поступлю в авиационное училище и надену летную форму?

— Да!

— Сначала я промчу тебя на самолете.

— Боюсь, это, наверно, страшно.

Он радостно рассмеялся:

— Со мной не побоишься?

— С тобой — нет.

Отари начал рассказывать, какие ощущения испытывает летящий в самолете человек, как давит на барабанные перепонки воздух при взлете и посадке, я ахала и охала, в это время совершенно неожиданно, как снег на голову, свалился откуда-то сверху будничный вопрос.

— Скажите, который теперь будет час? Э? — спросил пьяненький человек, сидевший на подоконнике бельэтажа.

Я вспомнила: ой, а мама?

— Счастливые часов не наблюдают, — ответил на ходу Отар, я уже потащила его за руку.

Он понял не сразу, слишком далеки были его мысли в этот момент. Но потом тоже вспомнил, помчались…

И вот я дома.

— Где ты была?

Я стояла перед мамой низко опустив голову.

— Где ты была, я тебя спрашиваю?

Я взглянула — вид у нее был такой, будто она уже не надеялась увидеть меня живой. Что сказать? У Ламары? А если пойдет и проверит? И все же сказала:

— У Ламары.

— До сих пор?

— Потом она провожала меня, мы разговаривали.

— Знаешь, который час?

Я глянула на ходики: час ночи.

— Ну, что скажешь?

Я молчала.

— Отвечай, где ты была, иначе я не знаю, что я с тобой сделаю!

Я решила молчать.

— Так. Завтра приедет отец и отравляйся с ним. Я не буду ждать, пока ты принесешь мне в подоле.

— Мама!

— Не желаю с тобой разговаривать!

— Но я же ни в чем…

— Где была?

— У Ламары.

— А потом?

— Отари провожал меня.

— Какой Отари?

Один мальчик.

— Это тот, чьи стихи…

— Да.

— Так. Раньше ты говорила, что ходишь к Ламаре, и я была спокойна, потому что знаю эту семью. А теперь оказалось, что один мальчик…

— Он очень, очень хороший!

— Вот что, — решительно проговорила мама. — Пока не окончишь школу, ни о каких ночных прогулках не может быть и речи. И ты дашь слово…

— Нет.

— Ах вот как?.. Значит, прогулки с каким-то мальчишкой дороже тебе, чем покой матери?

— Он не какой-то.

— Представляю.

— Нет, ты даже не можешь представить! Он замечательный! Такого я больше никогда не встречу! Никогда!

— Все ясно.

— Ничего тебе не ясно! Ты даже не интересуешься, кто он, из какой семьи!

— Мне совершенно все равно, кто он: Отари, Петька, Тимошка… И из какой он семьи.

— Мама, послушай!

— Не желаю ничего слушать! Хватит с меня. Завтра поедешь в Уреки!

Я молчала.

— Поняла?

— Да.

— И что?

— Ничего.

Обида душила. Теперь хотелось только одного: уехать. Уехать навсегда, чтобы не видеть ее, жестокую и несправедливую. «Зачем мне жить с ней? — думала я. — Она даже выслушать не хочет. Как будто я не человек, а вещь какая-то. Отар такой хороший, такой умный и честный парень, а ей даже неинтересно, кого я люблю. Люблю!

И никогда она не заставит меня разлюбить его!»

Я легла на свой сундук, укрылась с головой и долго давилась слезами.

Приехал папа. Я простилась в школе с Алексеем Ивановичем и с классом. Сказала, что еду на несколько месяцев, потому что папа болеет и не может сейчас жить один.

Пришли мы с папой на вокзал — мама не захотела проводить нас — и вдруг видим: Ламара, Игорь, Роберт, Надя, Гертруда и даже Федя — все стоят на перроне. Как я обрадовалась. Подскочила, расцеловалась с девочками. Я уже чувствовала себя сподвижницей, вроде княгини Волконской или княгини Трубецкой. С тою лишь разницей, что уезжаю не «к», а «от» своего любимого.

Я гордилась предстоящим «подвигом» и горевала. А где тот, из-за которого еду в глушь? Он-то почему не пришел?

— Куда, куда ты едешь? — сморщился Роберт. Он притворялся — Лева уже оповестил их всех о конечном пункте моего следования.

— В Уреки, — все же с грустью пояснила я.

— Где эти Уреки? В какой части света?

— В Гурии, недалеко от Кобулети.

— А, значит, ссылка на юго-запад?

Все рассмеялись. И я, несмотря на трагизм моего положения, тоже не удержалась.